О пожизнёвом уже писал, а теперь передаю слово Элланаро. У него была короткая история, но ради звёзд, разговоров у костра, моей первой попытки - блин комом - отыграть исцеление: абстрагироваться от всего окружающего и гнать как Эру на фэа положит, после чего от пожизнёвого холода и персонажной усталости подкашивались колени... ради всего этого стоило выбраться на одну ночь.
Копирую квенту из игрового сооЭлланаро родился под светом звёзд незадолго до ухода народа Ингвэ. Его родители отправились на запад в числе Последних, дождавшись, пока сын немного подрастёт и окрепнет для долгого пути. Поход остался в памяти Элланаро временем, когда мир открывался перед ним во всей своей красоте и величии, и всё в этом мире, от самой малости до необъятных лесов и рек, было живым и дышащим – и больно было узнать, что в мире есть смерть и есть раны, нанесённые сражениями. В те времена повести о Валар передавались из уст в уста, и также Элланаро узнал, что этот мир – творение и дар.
Многие во время остановок осваивали и совершенствовали различные ремёсла и искусства, но Элланаро, хотя у него был вкус к красивым предметам, в этом не преуспел. Он помнил о совершенстве мира, созданного настолько мудро, что даже из смерти продолжается жизнь, и на месте разрушений возникают новые пейзажи, – и из скромности полагал, что обогатить этот мир своими руками не сможет. И, также из скромности, тайно задумывался, стоит ли отказываться от дара Средиземья, не постигнув его до конца, ради дара Валинора, ещё более непостижимого. С каждым разом было всё тяжелее покинуть обжитое место и двигаться вперёд.
Некоторые во время остановок обучались обращению с оружием, поскольку в пути встречались скитающиеся и прячущиеся тёмные твари. Но тренировки Эльнару также не давались, гораздо охотнее он проводил время в лесах и полях, помогая лекарям собирать травы. Так он с юных лет научился ухаживать за ранеными, но всё равно переживал, что немного от него пользы, если он не мастерит новое и не защищает то, что ему дорого, от врага.
Но опасность не всегда приходит извне. В один из дней, когда Элланаро уже возмужал и многое знал о врачевании, кто-то затачивал кинжал, отлучился и оставил оружие без присмотра. Ребёнок, играющий вдали от сверстников, схватил кинжал и побежал в рощу, воображая себя храбрым воином с мечом, а колючие кусты – коварными противниками. Споткнувшись о корень, он тяжело поранился. Эльнар услышал его вскрик, блуждая у ручья неподалёку. Он смог перетянуть рану, но ребёнок потерял так много крови, что его жизненные силы иссякали. А это было куда страшней и неправильней, чем гибель воина, знающего, на что он идёт.
Эльнар смутно помнит, как отчаянно он хотел исправить эту несправедливость, идущую вразрез с совершенством мира, поделиться собственной жизнью или обратить время вспять. Как услышал слабый отклик и поддержал его. Как почувствовал себя смертельно уставшим и успел удивиться, что дыхание и сердцебиение ребёнка на его руках стало ровнее. Их обоих нашли спящими – достаточно быстро, чтобы ребёнку больше ничего не угрожало. Когда Эльнар пришёл в себя, его направили на обучение к тем, кто мог помочь ему управлять своим даром. Востока Белерианда он достиг уже целителем.
Он желал увидеть море, и однажды это желание сбылось. Но теперь он знал, что его призвание – не создавать и не сражаться, а оберегать жизнь. И полагал, что тем, кто выбрал остаться в Средиземье, пока не вернётся Эльвэ, он как целитель нужен больше, нежели тем, кто спешил в беспечальный край. Тогда некоторым ещё казалось, что разлука с отплывающими в Валинор не будет долгой, а того, что в сам Валинор придёт беда, и вовсе никто не прозревал. Родители и многие друзья Элланаро взошли на остров, а он поселился в землях Невраста, суровых, но надёжных; там было просторней, чем в лесах, и слышно было дыхание моря. И со временем стал известен среди синдар, стекавшихся к морю от нашествия орков, как Эстариль.
Обитатели Невраста видели чёрный дым, поднявшийся над скалами от Дренгиста, и отблески пламени в небе, и ужаснулись; но Эстариль не покинул своего жилища, поскольку отступать было некуда – кроме моря, а из Белерианда вновь приходили нуждавшиеся в помощи.
Луна и Солнце осветили уже новый мир, полнящийся вестями о воссоединении с братьями с Запада, но о многом эти вести умалчивали, и Эстариль чувствовал смутную тревогу, когда он вспоминал об огненных сполохах, предшествовавших возвращению нолдор.
Когда же в Невраст пришёл Тургон и его народ, Эстариль был среди тех, кто встретил их и предложил свою помощь. Тогда он и узнал обо всём, что сделало его ещё более молчаливым, чем прежде. Его ужаснули деяния Феанора, и он не знал, какова судьба его родных и близких – телэри; но он восхитился мужеству Тургона, и это давало ему надежду. Так он вновь обратился к своему имени на изначальном языке – Элланаро, и убедился, что мечта о Валиноре должна оставаться мечтой, ибо, сбывшись, она привела к гордыне. Свет же мудрости Валинора, который Тургон принёс с собой, надлежало сберечь.
Эльнар переселился в Виньямар, и ему по сердцу было правление Тургона, который не стремился отвоёвывать земли, а преумножал блага своих подданных. Много трудился Эльнар над исцелением эльдар, бежавших из ангбандского плена и создавших впоследствии Дом Гневного Молота. Сестра государя Арэдэль, видя его за работой, попросила поделиться с ней секретами мастерства, и Эльнар стал её наставником в целении, высоко чтя её самоотверженный дар. И, хотя на Арэдэль он глядел как на равную, Элланаро относился к ней, и Тургону, и Идриль с – пусть и сдержанным – теплом, почти как к родичам, которых не имел. Он принёс Тургону присягу и вслед за ним последовал в Гондолин.
Эльнар живёт скромно и свободное время часто проводит в уединении. Он не женат, все душевные силы отдавая своему призванию. Неконфликтен, не любит оружие и охоту, умеет выслушать и хранить доверенные тайны. Высоко ценит музыку и её благотворное воздействие на фэар. Порой он скучает по морю, но он никогда не желал, даже если бы это было возможно, покинуть стены Гондолина, где сохраняется надежда Средиземья – как в сердце сохраняется жизнь всякого существа.
Отчёт отперсонажныйСлавным был вечер на исходе лета, когда над городом сияли звёзды и не хотелось уходить от тепла костра на городской площади.
Я вышел на площадь, когда почувствовал, что государю Тургону нужно поговорить с сестрой наедине. Он сперва посетил нас с Арэдель в палатах исцеления и заговорил о том, что их необходимо перестроить - и не уменьшить, как мы ожидали, а расширить: возвести ещё одни палаты, когда будут проведены акведуки. Мы были удивлены, ведь эльдар работают аккуратно и у целителей практически нет работы. На это государь ответил, что так не может продолжаться вечно, и однажды нам придётся выступить вместе с нашими братьями на битву с Врагом. А Арэдель, едва мы вернулись во дворец, сказала, что и Гондолин не вечен, а лишь временное пристанище. И что время прийти на помощь остальным эльдар уже пришло.
Я не желал новых палат, полагая, что лучшее - враг хорошего. И ещё более не желал ввязываться в войну, ибо отсутствие новостей - само по себе есть хорошая новость. Если за пределами Гондолина произойдёт что-либо, требующее вмешательства, мы о том, несомненно, узнаем; но Арэдель было мало одних лишь писем от отца. Я стоял у фонтана, любуясь его струями в лунном свете, с которыми, как со струнами, играли пальцы леди Эстелленис. Я признался ей, что, хоть и живу в Гондолине уже два столетия, всё не могу привыкнуть к его красоте. И было мне тогда немного горько от того, что можно ценить меньше то, что рядом, и больше - то, что далеко. Хоть я тоже порой скучал по своим родным, оставшимся на том берегу...
Подходили другие горожане, меня угостили великолепным красным вином из Дома Золотого Цветка. Леди Эстелленис пригласила всех смотреть на звёзды с долины Тумладен, и пошли многие - и Арэдель, и Идриль, и лорд Галдор, и Таурнил. Мы вышли на край долины, и небо над ней было огромно, с бесчисленным множеством звёзд - и небесная дорога протянулась дугой от горизонта до горизонта. Я вспомнил звёзды, под которыми родился, и подумал, что звёзды отовсюду видны одни и те же; так то, что нам дорого, всегда рядом, и нет нужды пускаться за ними в долгий путь.
Когда мы пришли обратно, покуда нас не хватились, я спросил Арэдель, удалось ли ей развеять свою тревогу. Но ей по-прежнему было тесно в Гондолине, и казалось ей, что её целительский дар здесь не нужен. Я вспомнил недавние слова лорда Галдора о том, что дом чувствуется роднее после путешествия, и предложил осуществить более долгую прогулку по окрестностям, но и того ей было недостаточно. Я говорил, что наш город благословлён, в нём царит и торжествует жизнь, и можно жить ради детей, рождающихся в нём; Арэдель отвечала, что рано или поздно Враг дотянется и сюда. А я не мог такого представить, ведь Гондолин был для меня подобен сердцу, которое способен достать лишь опытный лекарь - а у Врага, сколько бы он ни терзал тело, не хватит на то умений. Я не умалял значения других земель, но, быть может, участь Гондолина - сохранять и преумножать то, что будет питать однажды всё Средиземье.
Порывы свойственны юности - а Арэдель по-прежнему была для меня юной, невзирая на её храбрость; как и её брат - юным и мудрым одновременно. Но в тревоге Арэдель был не порыв, а зов сердца - предчувствие, что она нужна своим близким. Вновь встретившись с ней на площади, я спросил напрямую, хочет ли она собственными глазами увидеть то, о чём могли умалчивать письма; я не ошибся. Она понимала, что моё место - здесь, и так же я понимал, что её отговорить не удастся. Я желал ей счастья - и именно потому не смел удерживать. И верил, что брат отпустит её - именно потому, что она была ему очень дорога. Я и ему желал спокойствия - но, увы, невозможно было сделать так, чтобы оба они обрели мир в сердце...
Я желал лишь одного: чтобы Арэдель вернулась. Она же не давала обещаний - для её любящей свободу души это значило бы сменить золотую клетку на длинный поводок. Но если она не вернётся, говорил я, брат будет искать её. Тогда она попросила меня удержать его. Я сказал, что постараюсь - и буду в числе первых, кто сам отправится за ней. Арэдель спросила: как мы поймём, что прошло слишком много времени, что пора перестать ждать? - Нам подскажет сердце, так же, как она сама поняла, что за пределами Гондолина нуждаются в ней.
Но Аредэль сказала, что не вернётся. Это было доверием, которого я не заслужил, хотя истинной причины я постичь не мог. Она ссылалась на давний приказ её брата - что никто не покинет Гондолин из вошедших в него, и никто не войдёт из покинувших его. Говорила, что никто не захочет, чтобы она привела за собой беду. Я возражал, что каждый из горожан согласится рискнуть ради её возвращения, что ради неё Тургон сделает исключение. Тогда я действительно в это верил, но...
...Но что случилось с моим городом, если Аредэль не верила, что её в нём будут ждать?
Тургон созвал на совет всех лордов, а я остался на площади ждать новостей, беседовать с Эстелленис, её отцом Эгалмотом и другими. Девочка подкармливала огонь собранными ветками. Искры стремились к звёздам, но гасли, не долетев. Порой, говорят, звёзды так же стремятся к земле, но не долетают и потухают; ещё, говорят, лучшие клинки получаются из упавших звёзд, хотя, может, это и сказки. Разве может из чего-то прекрасного - получиться нечто смертоносное?..
- Не зря говорят, что нолдор приручили пламя, - также заметил я.
- Феанор хотел приручить и многое другое.
- Приручить ли? Или... присвоить?..
Всё заходила речь о прошлом, и я как раз вспоминал о пламени в Дренгасте, когда подошёл государь. Я не сразу решился спросить, отпускает ли он Арэдель. Впрочем, это не было вопросом. Он убеждал меня и себя, что Арэдель уходит ненадолго.
А потом девочка, возившаяся с костром, рассказала, как на некоем празднике видела костёр, сложенный в виде корабля.
Подойдя к вышедшим из дворца и собравшимся у фонтана, я узнал, что государь отправил с Арэдель троих провожатых. Я был уверен, что Арэдель выбрала их, но, говорили, те вызвались сами. Было неожиданно для меня и некоторых других, что Арэдель позволила решать за себя; но, видимо, столь велико было её желание вырваться наружу, что она пошла на уступки. Но мне ещё более было удивительно, что Тургон обратился к одним только лордам. Без сомнения, они - первые среди равных, но неужели нет и других достойных? Таурнил завидовал тем, кого выбрал Тургон, но я считал, что из зависти не стоит пускаться в такой путь. А сам я последовал бы за Арэдель, если бы только она сказала, что я буду ей нужен...
Мне приходилось убеждать себя, что я нужнее здесь, в Гондолине. Как же тяжело каждый раз выбирать между теми, кто уходит, и теми, кто остаётся. Как боишься ошибиться...
И слова лордов, собирающихся в дорогу, беспокоили меня. Кто-то тоже говорил о том, что Гондолин стал тесен и исчерпал всё то, что было в него принесено. Неужели им мало было того, что создавалось каждый день, мало достижений и изобретений? Неужели, не довольствуясь тем, что имели, они пожелали бы захватить чужое? "Здесь нет чужого", - ответили мне, но я промолчал.
Костёр на площади не ослабевал в ту ночь: лорд Галдор не оставлял своих верных без работы, и Таурнил приносил дрова. Я надеялся, что Арэдель придёт попрощаться, но в сопровождении вызвавшихся лордов, отца и Идриль она ушла без церемоний и задержек. И, хоть это и было давно обдуманным ею решением, поспешность отъезда также меня тревожила - как будто Аредэль обгоняла саму себя. Она говорила, что больше всего боится не_уехать - и торопилась, пока не настигло желание передумать и остаться.
Я долго смотрел ей вслед в темноту, и многие разошлись по домам, и я недоумевал, почему отъезд сестры короля прошёл для горожан так обыденно и легко, почти незамеченным. Неужели она была права, и были те, кому было всё равно?..
А затем я услышал звуки гитары и пошёл к ним, чтобы они утешили душу. Они привели меня в дом целительницы Ранвен и менестреля из Дома Золотого Цветка. Меня приняли радушно, и подали чашу белого вина, всё так же восхитительного, и я слушал песни, и пусть многие из них касались войны и битв - прикосновение таланта облагораживало любую тему. Подобно мне, на зов музыки заглянули и другие - лорды Галдор и Эгалмот...
...Допить вина я не успел - тишину порвали крики: "Целителя!".
Раненых трое - все провожатые Арэдель. Прогоняю из палат исцеления посторонних, обещаю Тургону послать за ним, как только раненые смогут говорить. Лайтосто, слепой лекарь, рядом, и кто-то ещё. Помогают перевязать раны, подают компрессы, останавливающие кровь, варят снадобья из целебных трав. Лорд Эктелион потерял больше всех крови, я посреди хаоса, от которого давно отвык, держу его за руку и стараюсь услышать его фэа - и слышу неожиданно легко...
...Я слышу шум ветра с моря и запах трав, запах полыни и дягиля, и звон хрусталя. На ветру сухие цветы облетают в вазу, и лепестки падают в воду, и светит солнце.
Он приходит в себя, ему холодно, и я призываю его тепло и его силы. Я повторяю, что все вернутся домой и будет всё хорошо. Наконец, он спит светлым глубоким сном, а у меня почти нет времени на отдых. Сменить повязку на лорде Дуилине, промыть порез на щеке - и обнаружить в крови чёрный паучий яд...
...Я слышу море и сосны, и запах смолы и дёгтя, и травы - всё выше и выше, по пояс, золотую пыльцу на сапогах. Я слышу город, площадь с фонтаном, блестящие на солнце камни мостовой - и солнечных зайчиков, кружащихся по площади, как на карусели.
Но мне уже не нужно дарить ему сон - лорду Дуилину помогает плетельщик снов из его Дома, Аэвнэр. Аэвнэр говорит - не будет моря, потому что воспоминания о море причинят лорду Дуилину боль. Говорит - не будет солнца, потому что в его юности солнце ещё не взошло. Я уступаю. Лорд Дуилин тоже спит, укрытый плащом.
Лорд Глорфиндель смог говорить раньше всех - он рассказал государю, что Аредэль отправилась не тем путём, каким обещала. Глорфинделя исцелил Лайтосто - при помощи своей сестры. Но лорд ничего не видел - он также был отравлен паучьим ядом... Змеиное противоядие давало лишь слабое облегчение. Глорфиндель был спокоен, но мне, признаться, было страшно. Когда-то в Неврасте Лайтосто, блуждая вместе со своим братом, тоже наткнулся на паука - и я смог спасти его жизнь, но не смог спасти зрение. Сейчас этот кошмар мог повториться - в Гондолине, в городе, который ещё ни разу никого не хоронил.
Я чувствовал себя так же, как в тот день, когда в Неврасте было видно пламя горящих кораблей: меня не было там, где произошла катастрофа. Я не мог ничего сделать, не мог помочь, было поздно предотвращать и исправлять - оставалось сделать всё возможное, чтобы побороть последствия. Было необходимо противоядие от паучьего яда. Лайтосто рвался на поиски пауков, но эта идея была безумием - паук убьёт любого. Но взять яд с мёртвого паука или хотя бы с его паутины было бы достаточно. Я попросил передать вести государю, отправившемуся на пограничную заставу, и ждал возможности присоединиться к отряду, который - я ни мгновения в том не сомневался - Тургон незамедлительно отправит на поиски Аредэль.
Но вот кто-то из охотников вызвался меня сопроводить, и я, не дожидаясь ответа государя, последовал за ним. Мы остановились на заставе. Я поспешно изложил Тургону, что отыскать паучий яд - единственная возможность сохранить зрение его лордов. Попытался убедить, что их верность стоит того, чтобы рискнуть ради них. Но государь более не желал выпускать кого-либо за пределы гор - один раз поступившись запретом, он об этом уже пожалел. Я видел, что это решение стоило ему слишком дорого, чтобы спорить. И я вернулся в город один.
Но Тургон не был бы истинным королём, если бы не подал мудрую идею - собрать остатки яда из заражённой крови раненых. Шанс был невелик, но попробовать стоило - мы использовали всё, что смогли найти: старые бинты, следы на одежде и оружии. Едва сыворотка была готова, охотник вернулся - с чёрной нитью паутины в руке. Я старался не думать о том, как пауки проникли в пределы гор. Это было спасением. Мерзкого снадобья на основе паучьего секрета отведали все, кого коснулся яд - и раненые, и охотник, и я сам.
Но это был ещё не конец. У лорда Дуилина начался жар. Я потребовал снадобья от лихорадки и вновь обратился к его фэа. Его сил хватило на то, чтобы выкарабкаться и на этот раз, а я был страшно измотан. Мне предлагали помощь, но я никогда не брал чужие силы для того, чтобы восстановить свои. Я позволил пришедшим эльдар перенести лордов своих Домов в их покои - а лорд Эктелион ушёл сам. Палаты исцеления постепенно опустели.
Белели размотанные бинты, и остро пахло травами.
Не помня, для чего, я пошёл было искать государя, который заходил в палаты вскоре после того, как туда принесли паутину. Помню, что был рад от кого-то услышать, что король удалился ко сну, хотя всех нас ждали многие бессонные ночи...
Я так ещё и не придумал, как обосновать дальнейшее отсутствие персонажа - нельзя же отдыхать столетиями даже от значительного перерасхода сил. Будем считать, что он незаметно присутствовал в толпе. Одно могу сказать - дальнейшие каноничные события станут для него сильнейшим потрясением. С пришедшей в Гондолин смертью, с невозможностью защитить - сложно будет примириться. А впереди - Нирнаэт, и всё, что после. Да, хочется в это играть.
А в такси, которое увозило меня с полигона, звучала эта песня:
И мне, конечно же, слышалось "наши песни и наше вино", и было как нельзя более про футбол, ибо песни и вино значили для Эльнара дом и мир, а где-то на словах про "здесь тесно" дом давал трещину, и в неё просачивалась беда. Но в какой-то момент - кажется, на мосту при возвращении с Тумладен, и, кажется, про музыку - Эльнар произнёс: "...этого у нас никто не отнимет". В том и его главная задача - сохранить. Получится или нет - ещё посмотрим.
Благодарности
Мастерам [Сэм и Кэлу] за Гондолин - его огоньки свечей в темноте, его фонтан и, конечно же, жителей. Город ожил, играл, звучал. В нём было очень хорошо.
Тургону [Эри] и Арэдель [Руш] за важные разговоры - я безумно рад возможности поиграть в завязке с вами, вы чудесные, и персонажи невероятно сильные и настоящие.
Эстелленис [Серена] за очень светлую эльфийскую деву, волшебную и ясную лёгкость. Спасибо за улыбки, понимание и мгновения тишины под звёздами.
Лордам Эгалмоту [Хэлле], Галдору [Шер], Дуилину [Амарт], Глорфинделю [Артур] - за таких разных, но ярких лордов, за отыгрыш в целятне и вне её. Мне было вас мало, я и по жизни-то вас в темноте едва разглядел, но, уверен, ещё поиграем.
Дому Золотого Цветка [Ранвен и Кира] за очень красивый Дом, за гостеприимство, тепло, вино и песни. За своевременное и незабываемое чувство дома.
Лайтосто с сестрой [Веролайна и Соня] за чертовски удачную пару персонажей, неразлучных и душевных, за незаменимую помощь в целятне, и за внеигровой пожизняк, конечно.
Всем, кого видел и не видел - за атмосферу, за золотые крупицы взаимодействия, и, опять же, - за Гондолин. Такое стоит продолжать, не правда ли?)
Всё воскресенье я блаженно тупил во френдленту и фотки, подглядывал, как Птаха играет в Инквизицию, плавно деролился из Дориана. Вечером посмотрели ещё Отогидзоси, и с тех пор я ещё не ложился. Вот, проводил на работу Птаху, а скоро вставать на первый рабочий день мне самому. Удачи мне, а август-не-разбирая-рюкзака ещё продолжится. Жду декабристского пикника)
Копирую квенту из игрового сооЭлланаро родился под светом звёзд незадолго до ухода народа Ингвэ. Его родители отправились на запад в числе Последних, дождавшись, пока сын немного подрастёт и окрепнет для долгого пути. Поход остался в памяти Элланаро временем, когда мир открывался перед ним во всей своей красоте и величии, и всё в этом мире, от самой малости до необъятных лесов и рек, было живым и дышащим – и больно было узнать, что в мире есть смерть и есть раны, нанесённые сражениями. В те времена повести о Валар передавались из уст в уста, и также Элланаро узнал, что этот мир – творение и дар.
Многие во время остановок осваивали и совершенствовали различные ремёсла и искусства, но Элланаро, хотя у него был вкус к красивым предметам, в этом не преуспел. Он помнил о совершенстве мира, созданного настолько мудро, что даже из смерти продолжается жизнь, и на месте разрушений возникают новые пейзажи, – и из скромности полагал, что обогатить этот мир своими руками не сможет. И, также из скромности, тайно задумывался, стоит ли отказываться от дара Средиземья, не постигнув его до конца, ради дара Валинора, ещё более непостижимого. С каждым разом было всё тяжелее покинуть обжитое место и двигаться вперёд.
Некоторые во время остановок обучались обращению с оружием, поскольку в пути встречались скитающиеся и прячущиеся тёмные твари. Но тренировки Эльнару также не давались, гораздо охотнее он проводил время в лесах и полях, помогая лекарям собирать травы. Так он с юных лет научился ухаживать за ранеными, но всё равно переживал, что немного от него пользы, если он не мастерит новое и не защищает то, что ему дорого, от врага.
Но опасность не всегда приходит извне. В один из дней, когда Элланаро уже возмужал и многое знал о врачевании, кто-то затачивал кинжал, отлучился и оставил оружие без присмотра. Ребёнок, играющий вдали от сверстников, схватил кинжал и побежал в рощу, воображая себя храбрым воином с мечом, а колючие кусты – коварными противниками. Споткнувшись о корень, он тяжело поранился. Эльнар услышал его вскрик, блуждая у ручья неподалёку. Он смог перетянуть рану, но ребёнок потерял так много крови, что его жизненные силы иссякали. А это было куда страшней и неправильней, чем гибель воина, знающего, на что он идёт.
Эльнар смутно помнит, как отчаянно он хотел исправить эту несправедливость, идущую вразрез с совершенством мира, поделиться собственной жизнью или обратить время вспять. Как услышал слабый отклик и поддержал его. Как почувствовал себя смертельно уставшим и успел удивиться, что дыхание и сердцебиение ребёнка на его руках стало ровнее. Их обоих нашли спящими – достаточно быстро, чтобы ребёнку больше ничего не угрожало. Когда Эльнар пришёл в себя, его направили на обучение к тем, кто мог помочь ему управлять своим даром. Востока Белерианда он достиг уже целителем.
Он желал увидеть море, и однажды это желание сбылось. Но теперь он знал, что его призвание – не создавать и не сражаться, а оберегать жизнь. И полагал, что тем, кто выбрал остаться в Средиземье, пока не вернётся Эльвэ, он как целитель нужен больше, нежели тем, кто спешил в беспечальный край. Тогда некоторым ещё казалось, что разлука с отплывающими в Валинор не будет долгой, а того, что в сам Валинор придёт беда, и вовсе никто не прозревал. Родители и многие друзья Элланаро взошли на остров, а он поселился в землях Невраста, суровых, но надёжных; там было просторней, чем в лесах, и слышно было дыхание моря. И со временем стал известен среди синдар, стекавшихся к морю от нашествия орков, как Эстариль.
Обитатели Невраста видели чёрный дым, поднявшийся над скалами от Дренгиста, и отблески пламени в небе, и ужаснулись; но Эстариль не покинул своего жилища, поскольку отступать было некуда – кроме моря, а из Белерианда вновь приходили нуждавшиеся в помощи.
Луна и Солнце осветили уже новый мир, полнящийся вестями о воссоединении с братьями с Запада, но о многом эти вести умалчивали, и Эстариль чувствовал смутную тревогу, когда он вспоминал об огненных сполохах, предшествовавших возвращению нолдор.
Когда же в Невраст пришёл Тургон и его народ, Эстариль был среди тех, кто встретил их и предложил свою помощь. Тогда он и узнал обо всём, что сделало его ещё более молчаливым, чем прежде. Его ужаснули деяния Феанора, и он не знал, какова судьба его родных и близких – телэри; но он восхитился мужеству Тургона, и это давало ему надежду. Так он вновь обратился к своему имени на изначальном языке – Элланаро, и убедился, что мечта о Валиноре должна оставаться мечтой, ибо, сбывшись, она привела к гордыне. Свет же мудрости Валинора, который Тургон принёс с собой, надлежало сберечь.
Эльнар переселился в Виньямар, и ему по сердцу было правление Тургона, который не стремился отвоёвывать земли, а преумножал блага своих подданных. Много трудился Эльнар над исцелением эльдар, бежавших из ангбандского плена и создавших впоследствии Дом Гневного Молота. Сестра государя Арэдэль, видя его за работой, попросила поделиться с ней секретами мастерства, и Эльнар стал её наставником в целении, высоко чтя её самоотверженный дар. И, хотя на Арэдэль он глядел как на равную, Элланаро относился к ней, и Тургону, и Идриль с – пусть и сдержанным – теплом, почти как к родичам, которых не имел. Он принёс Тургону присягу и вслед за ним последовал в Гондолин.
Эльнар живёт скромно и свободное время часто проводит в уединении. Он не женат, все душевные силы отдавая своему призванию. Неконфликтен, не любит оружие и охоту, умеет выслушать и хранить доверенные тайны. Высоко ценит музыку и её благотворное воздействие на фэар. Порой он скучает по морю, но он никогда не желал, даже если бы это было возможно, покинуть стены Гондолина, где сохраняется надежда Средиземья – как в сердце сохраняется жизнь всякого существа.
Отчёт отперсонажныйСлавным был вечер на исходе лета, когда над городом сияли звёзды и не хотелось уходить от тепла костра на городской площади.
Я вышел на площадь, когда почувствовал, что государю Тургону нужно поговорить с сестрой наедине. Он сперва посетил нас с Арэдель в палатах исцеления и заговорил о том, что их необходимо перестроить - и не уменьшить, как мы ожидали, а расширить: возвести ещё одни палаты, когда будут проведены акведуки. Мы были удивлены, ведь эльдар работают аккуратно и у целителей практически нет работы. На это государь ответил, что так не может продолжаться вечно, и однажды нам придётся выступить вместе с нашими братьями на битву с Врагом. А Арэдель, едва мы вернулись во дворец, сказала, что и Гондолин не вечен, а лишь временное пристанище. И что время прийти на помощь остальным эльдар уже пришло.
Я не желал новых палат, полагая, что лучшее - враг хорошего. И ещё более не желал ввязываться в войну, ибо отсутствие новостей - само по себе есть хорошая новость. Если за пределами Гондолина произойдёт что-либо, требующее вмешательства, мы о том, несомненно, узнаем; но Арэдель было мало одних лишь писем от отца. Я стоял у фонтана, любуясь его струями в лунном свете, с которыми, как со струнами, играли пальцы леди Эстелленис. Я признался ей, что, хоть и живу в Гондолине уже два столетия, всё не могу привыкнуть к его красоте. И было мне тогда немного горько от того, что можно ценить меньше то, что рядом, и больше - то, что далеко. Хоть я тоже порой скучал по своим родным, оставшимся на том берегу...
Подходили другие горожане, меня угостили великолепным красным вином из Дома Золотого Цветка. Леди Эстелленис пригласила всех смотреть на звёзды с долины Тумладен, и пошли многие - и Арэдель, и Идриль, и лорд Галдор, и Таурнил. Мы вышли на край долины, и небо над ней было огромно, с бесчисленным множеством звёзд - и небесная дорога протянулась дугой от горизонта до горизонта. Я вспомнил звёзды, под которыми родился, и подумал, что звёзды отовсюду видны одни и те же; так то, что нам дорого, всегда рядом, и нет нужды пускаться за ними в долгий путь.
Когда мы пришли обратно, покуда нас не хватились, я спросил Арэдель, удалось ли ей развеять свою тревогу. Но ей по-прежнему было тесно в Гондолине, и казалось ей, что её целительский дар здесь не нужен. Я вспомнил недавние слова лорда Галдора о том, что дом чувствуется роднее после путешествия, и предложил осуществить более долгую прогулку по окрестностям, но и того ей было недостаточно. Я говорил, что наш город благословлён, в нём царит и торжествует жизнь, и можно жить ради детей, рождающихся в нём; Арэдель отвечала, что рано или поздно Враг дотянется и сюда. А я не мог такого представить, ведь Гондолин был для меня подобен сердцу, которое способен достать лишь опытный лекарь - а у Врага, сколько бы он ни терзал тело, не хватит на то умений. Я не умалял значения других земель, но, быть может, участь Гондолина - сохранять и преумножать то, что будет питать однажды всё Средиземье.
Порывы свойственны юности - а Арэдель по-прежнему была для меня юной, невзирая на её храбрость; как и её брат - юным и мудрым одновременно. Но в тревоге Арэдель был не порыв, а зов сердца - предчувствие, что она нужна своим близким. Вновь встретившись с ней на площади, я спросил напрямую, хочет ли она собственными глазами увидеть то, о чём могли умалчивать письма; я не ошибся. Она понимала, что моё место - здесь, и так же я понимал, что её отговорить не удастся. Я желал ей счастья - и именно потому не смел удерживать. И верил, что брат отпустит её - именно потому, что она была ему очень дорога. Я и ему желал спокойствия - но, увы, невозможно было сделать так, чтобы оба они обрели мир в сердце...
Я желал лишь одного: чтобы Арэдель вернулась. Она же не давала обещаний - для её любящей свободу души это значило бы сменить золотую клетку на длинный поводок. Но если она не вернётся, говорил я, брат будет искать её. Тогда она попросила меня удержать его. Я сказал, что постараюсь - и буду в числе первых, кто сам отправится за ней. Арэдель спросила: как мы поймём, что прошло слишком много времени, что пора перестать ждать? - Нам подскажет сердце, так же, как она сама поняла, что за пределами Гондолина нуждаются в ней.
Но Аредэль сказала, что не вернётся. Это было доверием, которого я не заслужил, хотя истинной причины я постичь не мог. Она ссылалась на давний приказ её брата - что никто не покинет Гондолин из вошедших в него, и никто не войдёт из покинувших его. Говорила, что никто не захочет, чтобы она привела за собой беду. Я возражал, что каждый из горожан согласится рискнуть ради её возвращения, что ради неё Тургон сделает исключение. Тогда я действительно в это верил, но...
...Но что случилось с моим городом, если Аредэль не верила, что её в нём будут ждать?
Тургон созвал на совет всех лордов, а я остался на площади ждать новостей, беседовать с Эстелленис, её отцом Эгалмотом и другими. Девочка подкармливала огонь собранными ветками. Искры стремились к звёздам, но гасли, не долетев. Порой, говорят, звёзды так же стремятся к земле, но не долетают и потухают; ещё, говорят, лучшие клинки получаются из упавших звёзд, хотя, может, это и сказки. Разве может из чего-то прекрасного - получиться нечто смертоносное?..
- Не зря говорят, что нолдор приручили пламя, - также заметил я.
- Феанор хотел приручить и многое другое.
- Приручить ли? Или... присвоить?..
Всё заходила речь о прошлом, и я как раз вспоминал о пламени в Дренгасте, когда подошёл государь. Я не сразу решился спросить, отпускает ли он Арэдель. Впрочем, это не было вопросом. Он убеждал меня и себя, что Арэдель уходит ненадолго.
А потом девочка, возившаяся с костром, рассказала, как на некоем празднике видела костёр, сложенный в виде корабля.
Подойдя к вышедшим из дворца и собравшимся у фонтана, я узнал, что государь отправил с Арэдель троих провожатых. Я был уверен, что Арэдель выбрала их, но, говорили, те вызвались сами. Было неожиданно для меня и некоторых других, что Арэдель позволила решать за себя; но, видимо, столь велико было её желание вырваться наружу, что она пошла на уступки. Но мне ещё более было удивительно, что Тургон обратился к одним только лордам. Без сомнения, они - первые среди равных, но неужели нет и других достойных? Таурнил завидовал тем, кого выбрал Тургон, но я считал, что из зависти не стоит пускаться в такой путь. А сам я последовал бы за Арэдель, если бы только она сказала, что я буду ей нужен...
Мне приходилось убеждать себя, что я нужнее здесь, в Гондолине. Как же тяжело каждый раз выбирать между теми, кто уходит, и теми, кто остаётся. Как боишься ошибиться...
И слова лордов, собирающихся в дорогу, беспокоили меня. Кто-то тоже говорил о том, что Гондолин стал тесен и исчерпал всё то, что было в него принесено. Неужели им мало было того, что создавалось каждый день, мало достижений и изобретений? Неужели, не довольствуясь тем, что имели, они пожелали бы захватить чужое? "Здесь нет чужого", - ответили мне, но я промолчал.
Костёр на площади не ослабевал в ту ночь: лорд Галдор не оставлял своих верных без работы, и Таурнил приносил дрова. Я надеялся, что Арэдель придёт попрощаться, но в сопровождении вызвавшихся лордов, отца и Идриль она ушла без церемоний и задержек. И, хоть это и было давно обдуманным ею решением, поспешность отъезда также меня тревожила - как будто Аредэль обгоняла саму себя. Она говорила, что больше всего боится не_уехать - и торопилась, пока не настигло желание передумать и остаться.
Я долго смотрел ей вслед в темноту, и многие разошлись по домам, и я недоумевал, почему отъезд сестры короля прошёл для горожан так обыденно и легко, почти незамеченным. Неужели она была права, и были те, кому было всё равно?..
А затем я услышал звуки гитары и пошёл к ним, чтобы они утешили душу. Они привели меня в дом целительницы Ранвен и менестреля из Дома Золотого Цветка. Меня приняли радушно, и подали чашу белого вина, всё так же восхитительного, и я слушал песни, и пусть многие из них касались войны и битв - прикосновение таланта облагораживало любую тему. Подобно мне, на зов музыки заглянули и другие - лорды Галдор и Эгалмот...
...Допить вина я не успел - тишину порвали крики: "Целителя!".
Раненых трое - все провожатые Арэдель. Прогоняю из палат исцеления посторонних, обещаю Тургону послать за ним, как только раненые смогут говорить. Лайтосто, слепой лекарь, рядом, и кто-то ещё. Помогают перевязать раны, подают компрессы, останавливающие кровь, варят снадобья из целебных трав. Лорд Эктелион потерял больше всех крови, я посреди хаоса, от которого давно отвык, держу его за руку и стараюсь услышать его фэа - и слышу неожиданно легко...
...Я слышу шум ветра с моря и запах трав, запах полыни и дягиля, и звон хрусталя. На ветру сухие цветы облетают в вазу, и лепестки падают в воду, и светит солнце.
Он приходит в себя, ему холодно, и я призываю его тепло и его силы. Я повторяю, что все вернутся домой и будет всё хорошо. Наконец, он спит светлым глубоким сном, а у меня почти нет времени на отдых. Сменить повязку на лорде Дуилине, промыть порез на щеке - и обнаружить в крови чёрный паучий яд...
...Я слышу море и сосны, и запах смолы и дёгтя, и травы - всё выше и выше, по пояс, золотую пыльцу на сапогах. Я слышу город, площадь с фонтаном, блестящие на солнце камни мостовой - и солнечных зайчиков, кружащихся по площади, как на карусели.
Но мне уже не нужно дарить ему сон - лорду Дуилину помогает плетельщик снов из его Дома, Аэвнэр. Аэвнэр говорит - не будет моря, потому что воспоминания о море причинят лорду Дуилину боль. Говорит - не будет солнца, потому что в его юности солнце ещё не взошло. Я уступаю. Лорд Дуилин тоже спит, укрытый плащом.
Лорд Глорфиндель смог говорить раньше всех - он рассказал государю, что Аредэль отправилась не тем путём, каким обещала. Глорфинделя исцелил Лайтосто - при помощи своей сестры. Но лорд ничего не видел - он также был отравлен паучьим ядом... Змеиное противоядие давало лишь слабое облегчение. Глорфиндель был спокоен, но мне, признаться, было страшно. Когда-то в Неврасте Лайтосто, блуждая вместе со своим братом, тоже наткнулся на паука - и я смог спасти его жизнь, но не смог спасти зрение. Сейчас этот кошмар мог повториться - в Гондолине, в городе, который ещё ни разу никого не хоронил.
Я чувствовал себя так же, как в тот день, когда в Неврасте было видно пламя горящих кораблей: меня не было там, где произошла катастрофа. Я не мог ничего сделать, не мог помочь, было поздно предотвращать и исправлять - оставалось сделать всё возможное, чтобы побороть последствия. Было необходимо противоядие от паучьего яда. Лайтосто рвался на поиски пауков, но эта идея была безумием - паук убьёт любого. Но взять яд с мёртвого паука или хотя бы с его паутины было бы достаточно. Я попросил передать вести государю, отправившемуся на пограничную заставу, и ждал возможности присоединиться к отряду, который - я ни мгновения в том не сомневался - Тургон незамедлительно отправит на поиски Аредэль.
Но вот кто-то из охотников вызвался меня сопроводить, и я, не дожидаясь ответа государя, последовал за ним. Мы остановились на заставе. Я поспешно изложил Тургону, что отыскать паучий яд - единственная возможность сохранить зрение его лордов. Попытался убедить, что их верность стоит того, чтобы рискнуть ради них. Но государь более не желал выпускать кого-либо за пределы гор - один раз поступившись запретом, он об этом уже пожалел. Я видел, что это решение стоило ему слишком дорого, чтобы спорить. И я вернулся в город один.
Но Тургон не был бы истинным королём, если бы не подал мудрую идею - собрать остатки яда из заражённой крови раненых. Шанс был невелик, но попробовать стоило - мы использовали всё, что смогли найти: старые бинты, следы на одежде и оружии. Едва сыворотка была готова, охотник вернулся - с чёрной нитью паутины в руке. Я старался не думать о том, как пауки проникли в пределы гор. Это было спасением. Мерзкого снадобья на основе паучьего секрета отведали все, кого коснулся яд - и раненые, и охотник, и я сам.
Но это был ещё не конец. У лорда Дуилина начался жар. Я потребовал снадобья от лихорадки и вновь обратился к его фэа. Его сил хватило на то, чтобы выкарабкаться и на этот раз, а я был страшно измотан. Мне предлагали помощь, но я никогда не брал чужие силы для того, чтобы восстановить свои. Я позволил пришедшим эльдар перенести лордов своих Домов в их покои - а лорд Эктелион ушёл сам. Палаты исцеления постепенно опустели.
Белели размотанные бинты, и остро пахло травами.
Не помня, для чего, я пошёл было искать государя, который заходил в палаты вскоре после того, как туда принесли паутину. Помню, что был рад от кого-то услышать, что король удалился ко сну, хотя всех нас ждали многие бессонные ночи...
Я так ещё и не придумал, как обосновать дальнейшее отсутствие персонажа - нельзя же отдыхать столетиями даже от значительного перерасхода сил. Будем считать, что он незаметно присутствовал в толпе. Одно могу сказать - дальнейшие каноничные события станут для него сильнейшим потрясением. С пришедшей в Гондолин смертью, с невозможностью защитить - сложно будет примириться. А впереди - Нирнаэт, и всё, что после. Да, хочется в это играть.
А в такси, которое увозило меня с полигона, звучала эта песня:
И мне, конечно же, слышалось "наши песни и наше вино", и было как нельзя более про футбол, ибо песни и вино значили для Эльнара дом и мир, а где-то на словах про "здесь тесно" дом давал трещину, и в неё просачивалась беда. Но в какой-то момент - кажется, на мосту при возвращении с Тумладен, и, кажется, про музыку - Эльнар произнёс: "...этого у нас никто не отнимет". В том и его главная задача - сохранить. Получится или нет - ещё посмотрим.
Благодарности
Мастерам [Сэм и Кэлу] за Гондолин - его огоньки свечей в темноте, его фонтан и, конечно же, жителей. Город ожил, играл, звучал. В нём было очень хорошо.
Тургону [Эри] и Арэдель [Руш] за важные разговоры - я безумно рад возможности поиграть в завязке с вами, вы чудесные, и персонажи невероятно сильные и настоящие.
Эстелленис [Серена] за очень светлую эльфийскую деву, волшебную и ясную лёгкость. Спасибо за улыбки, понимание и мгновения тишины под звёздами.
Лордам Эгалмоту [Хэлле], Галдору [Шер], Дуилину [Амарт], Глорфинделю [Артур] - за таких разных, но ярких лордов, за отыгрыш в целятне и вне её. Мне было вас мало, я и по жизни-то вас в темноте едва разглядел, но, уверен, ещё поиграем.
Дому Золотого Цветка [Ранвен и Кира] за очень красивый Дом, за гостеприимство, тепло, вино и песни. За своевременное и незабываемое чувство дома.
Лайтосто с сестрой [Веролайна и Соня] за чертовски удачную пару персонажей, неразлучных и душевных, за незаменимую помощь в целятне, и за внеигровой пожизняк, конечно.
Всем, кого видел и не видел - за атмосферу, за золотые крупицы взаимодействия, и, опять же, - за Гондолин. Такое стоит продолжать, не правда ли?)
Всё воскресенье я блаженно тупил во френдленту и фотки, подглядывал, как Птаха играет в Инквизицию, плавно деролился из Дориана. Вечером посмотрели ещё Отогидзоси, и с тех пор я ещё не ложился. Вот, проводил на работу Птаху, а скоро вставать на первый рабочий день мне самому. Удачи мне, а август-не-разбирая-рюкзака ещё продолжится. Жду декабристского пикника)