Вечером четверга барраярский чат гнал безудержно и беспощадно. Параллельно я утрамбовывал в рюкзак ногами две пары сапог, две пары туфель, две пижамы, толстовку, пальто и маршала Жукова для Юхи, а Птаха пыталась погладить пять рубашек. После её вопроса в чате Академии, где можно погладиться, я породил это:
Ачивка пятницы - продал смазку водопроводчику. Он приходил ликвидировать тот самый потоп в соседнем павильоне.
Ещё дыбраСвинтив с работы на час раньше, я успел на Рижский вокзал и присоединился к Птахе в купе, полном тинейджеров 8-9 класса. Если в семь утра попытку одного из них настроить укулеле пресекли, то в восемь вся молодёжь уже общалась в полный голос и резалась в картишки. В общем, за более чем 12 часов пути поспать удалось только урывками. Прибыв на Витебский, мы схватили еды в Маке (тюлень в Хэппи-миле! Зачем я его увидел!) и поехали на метро к месту встречи. Где старые добрые жетоны? Пришлось приобретать карту а-ля Тройка. Зато, когда все были в сборе, мы погрузились в автобус и два часа катили с ветерком по живописным пейзажам. Сперва нам сказали, что в автобусе есть нельзя, и я приуныл, а затем поправились, что нельзя только мусорить, и я позавтракал картошкой.
В нашем распоряжении была база "Радуга" и уютный домик Академии, где было вполне тепло. Перед чиповкой я успел разложить вещи, позавтракать ещё раз, познакомиться с папой и нарезать листовки. Сколько ни пиши в противопоказаниях, что гуманитарий и считать не умеешь, а хакером сделают всё равно, - но это ещё мелочи. Сложнее, что правила взлома я получил только на полигоне, хотя предполагалось, что персонаж этому учился не один год. В итоге с системой я так до конца и не разобрался, тем паче что она глючила, и единственный удачный взлом ничего мне не принёс, поскольку в правилах не были указаны требования к поисковым запросам.
Это была одна из лучших игр в моей жизни - по совокупности макро- и микросюжетов, прекрасных соигроков, отсутствия провисов, интересной учёбы, классной модели космо-боёвки, а главное - развития персонажа. От юнца-курсанта, которому нравилось дёргать за усы спецслужбы и который смотрел на кронпринца как на недостижимую звезду, - к офицеру, стоявшему бок о бок с лучшими людьми Барраяра и защищавшему своего императора до последней минуты. Красное на чёрном - лейтенантские нашивки на мундире МПВ. Два года дружбы и два дня любви. Мой-папа-м@дак и каждому Форбарре свой Форратьер. И - мы прорвёмся, мой король. Отчёт буду писать по частям.
Артур Формартел, 20 лет. Курсант ИВА. Первый Мечник. Отчёт отперсонажный.
Осторожно: слэш, лёгкий рейтинг (ламповая оргия)Сколько себя помню, отец всегда был очень занят - как и подобает личному врачу императорской фамилии. Меня воспитывали мемуары героев освободительной войны с Цетагандой и книги воспоминаний о них. Когда мне исполнилось 12, я поступил в подготовительную школу при Военной академии, а отец был назначен главой Императорского госпиталя. О своей матери я знал только то, что она умерла при родах, - отец не любил об этом говорить, а я не расспрашивал, уважая его чувства. Ещё в школе мы подружились с Адрианом Форпарадисом и вместе поступили в Академию. Помимо истории и литературы, я увлёкся программированием и приходил на дополнительные занятия к профессору Фортицу. На втором курсе моим новым соседом по комнате стал Пьер Форратьер. После того, как он сцепился с Теодором Ройенталем, единственным простолюдином на потоке, которого Форратьер на дух не переносил, оказалось, что у нас с Пьером немало общих взглядов. Он был истинным фором, и у него была большая семья, которой я всегда немного завидовал. Однажды я признался Пьеру, что отец никогда не говорил мне, кем была моя мать. Тот очень удивился и сказал, что знать о своём происхождении - неотъемлемое право каждого фора. Он всегда меня вдохновлял.
В те же дни Зимнепраздника я аккуратно припёр отца к стенке и предложил поговорить об этом серьёзно, как мужчина с мужчиной. Он рассказал, что когда служил в посёлке Тинтэджел в округе Форбарра, он познакомился с молодой Ариной Форигерн, а после её смерти уехал вместе с младенцем. Я подозревал, что это могла быть и внебрачная связь, но спрашивать об этом напрямую было уже невозможно. Летом следующего года я во время каникул отправился в Тинтэджел - это была настолько глухая провинция, что там даже не было комм-связи. Однако единственным Форигерном, которого я нашёл, был древний старик, при упоминании Арины спустивший меня с лестницы. Архив посёлка также мне не помог - в год моего рождения все документы сгорели при пожаре в здании администрации. Не нашлось и упоминаний о том, чтобы в Тинтэджеле когда-либо существовала больница, но это ещё не могло быть доказательством того, что мой отец не мог там служить, - военный медик мог находиться там при передвижном полевом госпитале. Вернувшись, я решил, что пролить свет на судьбу матери возможно, только взломав мою медкарту. Но медицинская база данных была хорошо защищена, и я много времени посвящал подготовке.
Меня очень воодушевил захват Комарры - казалось, Барраяр пробудился и заявил о себе всему обитаемому космосу. Тогда у меня и возникла идея создать закрытое националистическое общество, чтобы распространять исконные барраярские ценности и поддерживать дух барраярцев, готовых не останавливаться на достигнутом и продолжать исполнять миссию нашего народа. Первыми членами Лиги Меча стали я и Пьер. Я запустил анонимный блог, который вёл по большей части сам, и возлагал все надежды на кронпринца Серга. Он был моим кумиром, олицетворением будущего Барраяра, - я мечтал о том, что когда я предложу ему свою верность, он сумеет использовать Лигу Меча для того, чтобы упрочить своё влияние и как можно скорее стать императором. Вскоре я посвятил в дела Лиги и Адриана - он мог занять место в Совете графов. Я считал Совет лишним придатком, ограничивающим власть императора, но до тех пор, пока он не будет упразднён, не использовать его было бы глупо. Полгода спустя, в начале этой весны, я через Пьера пригласил в ряды Лиги его дядю Михаэля, одновременно с нами поступившего в ИВА в 25-летнем возрасте. Мика был человеком рисковым, а главное - с обширными связями, в том числе с ближайшим окружением принца.
Но чем дальше, тем больше мы понимали, что блог - не более чем метание бисера перед свиньями. Барраярцы опасались выражать своё одобрение, но и спорить боялись тоже. Мы привлекли внимание газетчиков и МПВ, но они придирались к форме, а не содержанию, и я не видел смысла реагировать на их поучения. И мне, и Пьеру хотелось настоящих дел. Недавно в газетах появилась информация о скором прибытии для переговоров комаррской делегации. Я был взбешён: дипломаты писали об интеграции и взаимовыгодном сотрудничестве, ставили комаррцев наравне с барраярцами. Мы начали обсуждать акцию, которая дала бы комаррцам понять, что им не рады на барраярской земле и они не имеют никакого права здесь селиться, открывать свой бизнес, вступать в браки с барраярцами. Идеи колебались от распространения листовок до физического устранения кого-то из членов делегации. У нас с Пьером было лишь одно условие - мы не воюем с женщинами. Планы покушения упирались только в отсутствие оружия - ничего, кроме парализаторов, курсантам не полагалось, однако Мика пообещал достать нам игольник. Накануне того решающего дня, когда делегация должна была выйти в свет, в числе джексонианских туристов неожиданно прибыл некто Кеннет Форберг и объявил о своём намерении претендовать на графский титул, который должен был унаследовать Адриан. Я предложил сменить первую цель, но упёрся Пьер - дескать, в нападении на Форберга будет слишком много личных мотивов. Поразмыслив, я согласился, что если что-то случится с Форбергом, это бросит тень на Адриана. Тогда я пообещал накопать компромата на Форберга через комм-сеть.
Я ещё ни разу не взламывал личные коммы и потому решил для начала потренироваться на кошках - на нашем сокурснике Владе Форборове, которого я давно окрестил Форсвинкой за пацифизм и умение подлизывать как преподавателям, так и проправительственным блогерам. Если взлом вскроется, вопросов не возникнет - однажды на младших курсах я уже добавлял в его презентацию для урока истории профессора Форбайера эротические слайды из коллекции пин-апа Пьера. Но я наткнулся на чертовски любопытный файл - не удалённый черновик письма, датируемого днём вскоре после Солтисской бойни. В этом письме Влад эмоционально выражал соболезнования некоему Витторио, многословно извинялся, утверждал, что ему стыдно за всё это насилие и подлость и что он не желает называться барраярцем. Завершалось послание трогательным пассажем о невыносимой разлуке. Перед балом в честь бракосочетания лорда Падмы Форпатрила и леди Элис Форвилль, куда получили приглашение все курсанты, я срочно собрал Лигу (кроме Мики, которого вечно где-то носило) в нашей с Пьером комнате. Сперва мы разделили на троих напечатанные мной листовки с гербом и девизом Лиги, которые я намерен был раскидать на балу в качестве предупреждения и заявления о том, что Лига выходит за пределы сети. Затем я зачитал избранные места из письма, которое также распечатал. Пьер разделял моё желание проучить комаррскую подстилку, но я напомнил, что барраярцы не воюют с барраярцами. Даже с предателями. Зато неплохо будет выяснить через Мику, нет ли в комаррской делегации никого по имени Витторио. И, конечно, письмо нельзя было оставлять безнаказанным, и я собирался дать ему ход - поскольку шантаж был не нашим методом, - как только придумаю, как анонимно переслать его в МПВ или СБ. Напоследок явился Мика с игольником. Решено было прятать его не в комнатах, а в общих помещениях Академии, и Пьер уже полез было в кладовку, когда мимо прошёл Теодор. Понимая, что Тео немедленно проверит кладовку, Пьер перепрятал игольник за диваном в учебном классе.
По дороге в клуб Элизиум, где должен был состояться бал, Пьер отделился от нас с Адрианом, чтобы заглянуть в семейный особняк. Оказавшись на месте, я приступил к распространению листовок, пока гостей было ещё немного. В Элизиуме проходила выставка, приуроченная к годовщине катастрофы в Форкосиган-Вашном, - фото, плакаты, образцы народного фольклора и вещи времён цетагандийской оккупации. Я встретил своего знакомого Поля Форвье - когда-то мы вместе поступали в Академию, но он не прошёл вступительные испытания по физподготовке и поступил в университет, по окончании которого был принят в аналитический отдел СБ. Хоть он и сопровождал свою мать Кейт Форвье, мне казалось забавным подкладывать листовки на столы прямо под носом СБ-шника при исполнении, чуть ли не во время светских с ним бесед. Листовки появлялись то на барной стойке, то возле тарелок с закусками, которыми я также не пренебрегал, - и очень быстро исчезали усилиями бдительных офицеров МПВ. Та, которую я оставил прямо поверх мундира императора Эзара, выставленного в витрине в качестве музейного экспоната, и вовсе испарилась, не успел я и обернуться. Адриан поделился со мной своими наблюдениями за выражениями лиц сборщиков макулатуры, а я успел заметить лицо майора Форвенты, скручивающего листовку в тонкую трубочку. К тому времени, как появился Пьер и прибытие императора Эзара ознаменовало торжественное открытие выставки и начало вечера, я уже израсходовал свой запас листовок. Пьер пообещал вкладывать свои листовки в бальные книжечки, но свободного времени у него было немного - он составлял компанию и своей бабушке, и некоей даме, которую ему сбагрил Мика. У Форратьеров были свои заботы: Паула, супруга Эрвина, одного из дядюшек Пьера, вела себя откровенно неподобающе. Не будь Эрвин столь мягким, ему давно следовало бы подать на развод и оградить сына Ришара от общения с этой распущенной женщиной.
Курсанты танцевали, а я совершил стратегическую ошибку, надев новые не разношенные туфли, и мои ноги молили о пощаде - сам же я считал минуты до того момента, когда официальная часть мероприятия будет окончена и прилично будет покинуть клуб, дабы присоединиться к Пьеру и Мике, пригласившим меня на шашлыки у Форратьеров в честь дня рождения последнего. На балу собралось столько инопланетников, что я переставал чувствовать себя на Барраяре, и невозможно было понять, кто из них были комаррцами. Когда я почти уже ускользнул из Элизиума, я столкнулся в холле с зеленоволосым инопланетником, и он попросил меня позаботиться о даме, которая почувствовала себя дурно. А любая женщина, даже если она покрыта чешуёй и перьями, - в первую очередь леди, поэтому я не мог отказать. Моя неожиданная знакомая представилась как Тине Хеллан, туристка с Земли. На вид ей было совсем немного лет, и держалась она скромнее всех прочих туристов. Светскую беседу я вёл со скрипом, и когда речь зашла о том, что на Земле была утрачена бальная традиция, в холле появилось ещё двое гостей, вышедших подышать свежим воздухом, так что я не успел оседлать любимого конька. Судя по всему, один из этих типов был пилотом, управлявшим туристическим судном, и они с Тине были знакомы, что позволило мне передоверить ему её общество. Я поспешил в Академию, дабы избавиться от вероломных туфель, и после - на поиски Пьера. Я немного волновался, поскольку на балу майор Форвента велел Пьеру подойти к нему. Если он раскрыл Пьера, тот мог сказать, что просто нашёл листовки, - но Пьера могла подвести его горячность. К вящему моему облегчению, я заметил в темноте Пьера, расклеивающего плакаты МПВ, которые он рисовал во время практики - именно с этой целью его подзывал Форвента. Я помог ему обойти с плакатами центральные кварталы и заодно обсудил прошедший вечер. Пьера трясло от негодования: он слышал, как Теодор жаловался своей сестре на невыносимые условия в Академии и просил забрать его к себе.
Также Пьер описал офицера, который прямо спросил у него, не он ли - Лига Меча. По описанию я узнал Льва Форборова, старшего брата Влада. Это могло означать только одно: что наша свинка слишком громко хрюкает. Пьер был в таком отчаянии, словно нас уже не только сдали, но и приговорили, а мы ещё не успели ничего сделать. Я насилу успокоил его, что блог защищён, доказательств против нас нет, а стукачи ответят за всё, как только мы доберёмся до их комаррских приятелей. Пьер потребовал отдать ему письмо - он хотел лично вручить его майору Форвенте из рук в руки, как подобает фору, не прячась за анонимками. Я признал, что это достаточно безопасно - Форвента был куратором практики Пьера, а Пьер собирался сказать, что просто нашёл письмо, не выдавая меня, - и я дал добро. Я принёс Пьеру письмо, проводил его до здания МПВ и остался ждать снаружи. Пока я стоял на крыльце, мимо меня прошли Лев Форборов и отец Пьера, Константин Форратьер, о чём-то споря, а за ними - Влад и Теодор, но когда я рассказал об этом Пьеру, он ответил, что у меня паранойя и эти двое не обязательно могли идти из МПВ. Но сам же он сказал, что слышал, как в МПВ кто-то поминает Форратьеров, и был уверен, что рано или поздно обо всём узнает его семья. Когда мы дошли до парка возле императорского дворца, где развели костёр и поставили мангал Форратьеры, Пьер только и мог, что ругаться, так что мне приходилось просить его быть потише - Лев Форборов тоже присутствовал в компании его отца и прочих родственников. Чтобы Пьер немного отвлёкся, мы вызвались резать овощи на кухне особняка. Там он мог вволю шуметь, что предатель более мерзок, чем любой инопланетник, и что пришла пора действовать. Я и сам чувствовал, что пора. Как только жареные мясо и овощи были готовы, их перенесли в гостиную особняка, поскольку праздновать под открытым небом было слишком холодно. При этом Мика обещал, что именно сегодня представит нас кронпринцу, но не раньше глубокой ночи.
Остаток вечера мы с Пьером сидели в уголке уютного особняка Форратьеров. Горячее вино и ром пили понемногу - хотели сохранить трезвую голову перед встречей с принцем. Программу Лиги, которую я собирался ему изложить, я помнил наизусть. Помимо семейных бесед происходило немало того, что я не понимал или понимал лишь отчасти. К примеру, на вечере присутствовал ещё один джексонианский турист - некто Кристан Ратьер, сын эмигрировавшего Антония Форратьера и женщины из клана Риоваль. Внешностью, манерами и одеждой он совсем не походил на Форратьеров, хотя держался учтиво и располагал к себе. Граф Константин пояснил, что уже некоторое время состоял с Кристаном в переписке, и явно не видел преград к тому, чтобы ввести этого молодого человека в семью, - а мне одновременный наплыв форских родственников с Джексона казался подозрительным. В один момент вечера Мика вышел вместе с Форборовым, а вернулся с разбитым лицом, - дарить тумаки на день рождения было оригинально. Чуть позже нанёс визит сам кронпринц, а Мика взял да и заявил ему, что его адъютант, сиречь Форборов, того и гляди умрёт от опухоли в мозгу или ещё чего-то страшного. Мика по прежнему неоконченному образованию был врачом, но это ещё не значило, что гостей уместно встречать такими неприятными новостями - так что Мика получил выговор от всех старших дам семейства. Время подходило к полуночи, и вице-адмирал Джес Форратьер, как мой куратор, щедро позволил мне явиться в Академию позже отбоя. Мика никому не говорил, куда собирается нас вести, и сказал, чтобы мы подождали его снаружи и не расходились далеко. Торчать на одном месте было скучно и холодно, а Пьер волновался, как перед первым свиданием с невестой. Я был рад, что его мысли теперь занимало не "всё пропало", а "всё только начинается", - мне и самому не верится, что сбудется то, к чему мы так долго шли и о чём мечтали.
Чтобы скоротать время до встречи с Микой, мы отправились прогуляться вокруг квартала, и в сумерках неподалёку от Академии нас окликнула одинокая фигура - это был кронпринц. Он спросил, не мы ли - Лига Меча, и почему на наших листовках написано "Слава императору Сергу Форбарре". Сказал, что некоторые воспринимают это как призыв свергнуть действующего императора, тогда как он, Серг, желает, чтобы Эзар Форбарра правил как можно дольше, и не желает гражданской войны. Я был искренне удивлён, что кому-то могло прийти такое в голову. Я пояснил, что мы прославляем будущего императора, но при этом служим Барраяру и законной власти фамилии Форбарра, поскольку никакой иной власти быть не может, и что мы не в ответе за тех, кто перевирает наши слова и видит в них то, чего в них никогда не было. Принц, казалось, был удовлетворён ответом и пообещал не выдавать нас, но попросил аккуратнее выбирать слова, дабы не дискредитировать его имя, и избавиться от оставшихся листовок. Я успел сказать, что он всегда может на нас рассчитывать, прежде чем мы расстались. У Пьера ещё были при себе листовки, которые он брал с собой на бал, и он предложил их сжечь. Я поворошил угли, над которыми Форратьеры вечером жарили мясо, но этого было недостаточно, чтобы вновь разжечь огонь. Одолжив у кого-то зажигалку, мы забрались на окраину кладбища - потому получилось нечто вроде возжигания. Подожжённые листовки, отсыревшие в вечернем воздухе, никак не хотели гореть, пока я не положил их на землю и не подул. Глядя, как занявшийся огонь превращает листки в чёрный глянцевый комок золы, я сказал, что Лига - вроде феникса: чтобы возродиться для новой жизни, нужно прежнюю сжечь дотла. Признаться, я был самую малость разочарован - я, безусловно, не помышлял о насильственном смещении императора Эзара, но ожидал, что нашими руками кронпринц ускорит передачу власти ему. Однако я верил, что мы сумеем послужить принцу Сергу и в ином.
Когда мы вернулись на Графскую улицу, мы буквально столкнулись с Микой в сопровождении девицы лёгкого поведения, который велел нам следовать за ним. Направлялся он к особняку Джеса Форратьера, и у нас начали закрадываться подозрения, не разыгрывает ли он нас, - но, в конце концов, если у Мики день рождения, кто ему запретит развлекаться с проституткой даже на вечеринке, где должен был присутствовать принц? В гостиной Джеса уже собирались остальные гости - в частности, адъютант вице-адмирала Ивон Форхалас и неизбежный Лев Форборов. Нам налили немного виски с колой, и мы стали ждать кронпринца, стараясь не обращать внимания на то, что проститутка сразу приступила к исполнению своих прямых обязанностей. А потом Мика усадил нас перед собой на диван и, непривычно серьёзный, заявил, что мы увидим кронпринца только при условии, что примем цветные таблетки, а иначе нас выставят вон. Я сразу отказался иметь дело с какими бы то ни было наркотиками - я пришёл поговорить с принцем, как мне было обещано, а не выставить себя посмешищем перед ним. Но Мика был непреклонен, и Пьер стал колебаться, говоря, что это наш единственный шанс и что мы должны подчиниться правилам, которые установил сам принц Серг. Я возражал, что если здесь происходит совсем не то, что мы ожидали, то мы уйдём. Закончилось всё тем, что Пьер согласился и выбрал наугад одну из таблеток; прочие гости также брали по одной, и их оставалось всё меньше. Отныне я не мог уйти и бросить Пьера без присмотра. Мика ещё увещевал, что эти таблетки не вызывают привыкания, а у остальных уже закончилось терпение. Форборов заломил мне руки за спину, кто-то разжал мне челюсти, ещё кто-то - засунул мне в рот таблетку и зажал мне нос. Вырываясь и ругаясь, я всё же проглотил цветную дрянь. Синт - а это был именно он - начал действовать очень скоро: мне стало легко и хорошо, и чем дальше, тем более привлекательными и желанными выглядели все вокруг, - а алкоголь только усиливал эффект. Пьер опередил меня в этом и принялся липнуть ко мне, когда я был ещё трезв. Поначалу у меня хватало воли отстранять его, бормоча, что я не хочу пачкать нашу дружбу, а потом... Всё, что было потом, я помню смутными обрывками, чередой ярких вспышек.
Пьер целовал меня, а я вглядывался в его лицо, в его зрачки в обрамлении карей радужки, и спрашивал у него, что со мной, потому что не мог понять, почему мне так нравится то, что нравиться не должно и никак не может. А затем это перестало меня волновать, и я сам целовал его так жадно, словно хотел наверстать за всё то время, что он мне не принадлежал. Пьер шептал мне какой-то бред - что он любит меня со второго курса, что он ещё никому ни разу не отдавался, так как ждал только меня и хотел, чтобы это был именно я и никто больше. У нас ещё хватило ума выйти из гостиной в коридор, а у меня ещё хватило ума быть осторожным, когда Пьер встал лицом в угол, расставил ноги и упёрся руками над головой. С ним было так медленно, невыносимо медленно, но я не хотел причинить ему лишней боли, - зато, когда приноровились мы оба, было так горячо, что я перестал замечать что бы то ни было вокруг. После меня затопило такой благодарностью, нежностью и... любовью к этому человеку, который доверял мне, поддерживал и говорил, что любит, хотя я всё ещё не мог поверить в то, что меня возможно любить. Мы вошли назад в гостиную в одних рубахах, взмокшие, измятые, а там уже был принц Серг, перед которым мы попытались изобразить нелепое подобие стойки "смирно". Я выговорил, что хочу с ним поговорить, но со всех сторон нам откликнулись, что не время для разговоров, поговорим потом. Кто-то - должно быть, Джес - велел Пьеру взять меня тоже, и он толкнул меня к стене прямо в гостиной. Я попробовал было сопротивляться, но его напор заводил. У него явно было больше опыта, нежели у меня, и он не церемонился. Я сдерживался как мог, но крики прорывались всё равно. Неужели это каждый раз так больно? Неужели я сделал так же больно Пьеру?.. Но я начинал осознавать, что в этом находят - в этом единении через боль, так мало похожем на то, что я привык считать любовью, и так сильно похожем на борьбу. Было гораздо скучнее, когда Мика - а может, кто-то ещё - потребовал, чтобы мы вдвоём трахнули шлюху, зато я мог целовать Пьера, перегнувшись над её спиной. А Пьер всё извинялся перед ней за то, что я нравлюсь ему больше.
Отставной вице-адмирал Форбаталь, старомодный аристократ, появившийся на недавнем балу во фраке и цилиндре, сказал, что для того, чтобы быть принятым в сей узкий круг, необходимо доказать свою смелость, и протянул нам пороховой револьвер периода Изоляции. Условия были просты - выстрелить в ногу друг друга. Недолго думая, я взял револьвер и прицелился. Пьер попытался поднять мою руку выше, заявляя, что выстрел в ногу - это слишком скучно, но я не повёлся, ведь мне отнюдь не улыбалось его пристрелить. Я надавил на собачку - осечка. Протянув револьвер Пьеру, я картинно прислонился спиной к стене, подняв руки наподобие святого Себастьяна. Когда Пьер выстрелил и ногу чуть ниже колена обожгло болью, я даже не сразу понял, что произошло, - но штанина мигом промокла от крови, и я опустился на пол, зажимая рану ладонями. Пуля прошила мышцу насквозь, но эйфория и адреналин не давали мне отключиться. Передо мной возник доктор Форгрэм и деловито постановил, что мне нужно идти в госпиталь, но я и представить не мог, как появлюсь перед отцом в таком виде, и заявил, что никуда не пойду. На сей раз никто не стал меня уговаривать - Форгрэм дал мне таблетку обезболивающего и остановил кровь при помощи биопластыря. Теперь рана меня практически не беспокоила. Мы затеяли игру в "правду или вызов", отправив шлюху под стол и накрыв колени скатертью - тот, кто угадывал, кому делают минет, мог загадать желание тому, кто себя выдал. Но действовали и обычные правила, так что, когда ко мне обратился Пьер и я выбрал вызов, он сказал лезть под стол и мне. Вдвоём со шлюхой там было тесно, и к тому же темно - я всё хотел подглядеть, как она это делает, чтобы делать так же, но так толком ничего и не увидел. Я мог дотянуться только до Джеса или Пьера, и, пьяной смекалкой рассудив, что если я начну с Пьера, нас живо раскроют, сунулся к своему куратору. Сомневаюсь, что был в этом хорош, - Джес, приподняв скатерть, сказал, что достаточно, и я обернулся к Пьеру. Мне говорили вылезать, но Пьер вцепился в мой рукав и не отпускал, пока не кончил.
Кто-то уходил и возвращался, тосты сменяли друг друга, мы сидели за столом или выходили на балкон, но мы с Пьером не забывали о том, что нам необходимо поговорить с принцем. Когда Пьер сказал ему, что я основал Лигу и у нас есть программа, я был готов изложить её всю и начал с первого пункта - продолжения экспансии. Принц заметил, что экспансия должна быть разумной - такой, каковую выдержит экономика Барраяра, с чем я не мог не согласиться. Он сказал, что из-за нас консерваторы и прочие противники милитаристской партии начали употреблять выражение "бесконтрольная экспансия" - но такого и близко не было в текстах Лиги. Я хорошенько запомнил слова принца, что если мы хотим опираться на его имя, то должны постоянно думать головой, - и это было ценно. Вот только все прочие пункты программы так и не прозвучали, и я так и не сумел сказать принцу, что уже разочаровался в блоге и готов вовсе забыть о нём, если у меня будет реальное дело с реальным результатом. Принц поручил капитану Хью Тумонену из МПВ, на которого мы с Пьером в начале вечера набросились с признаниями в любви к его поэзии, на следующий день не меньше часа беседовать с нами о грамотной политической пропаганде. Пьера тем временем заносило туда, где больше всего болело: прямо напротив Форборова-старшего он принялся утверждать, что Влад - свинья, лизоблюд и предатель. А я вместо того, чтобы его остановить, пояснял, что человек, которому стыдно быть барраярцем, не может не быть подлецом. Форборов мрачно рычал, что если мы хотим набить морду Владу, то сначала нам придётся попробовать набить морду ему, и что он закопает каждого, кто тронет его брата. Более вежливый Форбаталь говорил, что ему тоже порой бывало стыдно за Барраяр. Пьер переключился на Ройенталей и, заявив, что сестра Теодора наверняка спит со всем МПВ, схлопотал по лицу уже от Тумонена, после чего наконец-то притих, но ненадолго. Время от времени Пьер приставал к Мике, я ревниво пригребал своего Форратьера к себе, Мика ругался и отпихивал племянника, и один раз они всё-таки сцепились по малопонятному поводу.
Мика был сильней, поэтому Пьер быстро очутился на полу - да так и остался лежать ничком. Я поднялся, чтобы помочь ему встать на ноги, перевернул и подхватил под руки, но он обмяк и задыхался от боли. Я сообразил, что ему стало плохо с сердцем - с ним пару раз уже случалось такое прежде, но он категорически отказывался проходить обследование, боясь отчисления из Академии. Я обнял его, взял за руку, уговаривал не бояться и дышать глубже. Мы дышали вместе - раз-два-выдох, раз-два-вдох, но лучше ему не становилось, и я не на шутку забеспокоился. Я стал звать доктора Форгрэма и просить дать что-нибудь от сердца, но он отвечал, что у него нет при себе ничего подходящего. Тогда Пьер слабо попросил позвать Мику, и я потребовал у того подойти так, что он мгновенно оказался рядом. Мика сел лицом к лицу с Пьером, говорил что-то о море и набегающих на берег волнах, а я поддерживал Пьера со спины и гладил его ладонь, и мы дышали в унисон - и так до тех пор, пока Пьер не пришёл в себя. А под утро, когда нами уже было порядочно выпито, меня подозвал Джес Форратьер и спросил, нравится ли мне Пьер. Я ответил, что сейчас мне сложно об этом думать, слишком всё непривычно и неожиданно. Джес сказал, что если мне нравилось быть с Пьером сейчас, под наркотой, - значит, Пьер нравился мне и раньше, просто я этого не осознавал. И взял с меня обещание подумать об этом на трезвую голову и не оставлять Пьера, которому тоже будет непросто. Я смотрел на него влюблёнными глазами - на своего куратора, чьим словам всегда безоговорочно доверял, и это тоже запомнил крепко. А потом мне было поручено довести Пьера до Академии так, чтобы не попасться, и мы, попрощавшись с компанией кронпринца, начали непростую дорогу до дома. Я взвалил руку Пьера на плечо, мы шли, шатаясь, мимо особняков и по безлюдной улице, освещённой лунным светом. На середине пути Пьер остановился и стал спрашивать, правда ли я его люблю или говорю так, потому что из-за наркоты люблю всех. Я уверял, что люблю только его, просил не говорить слишком громко, поцеловал его и потащил дальше до Академии. Мы встретились с Теодором, выходившим из ванной с полотенцем наперевес, разбудили Адриана и, кажется, пол-Академии вместе с ним, но благополучно вскарабкались по лестнице до своей комнаты - и уже там Пьеру сделалось паршиво.
Когда Пьер расстался с фирменным греческим блюдом одной из своих бесчисленных родственниц, я протрезвел во мгновение ока. Несколько раз бегал на кухню за водой и мокрой тряпкой, уговаривал Пьера пить лекарство и извёл пару полотенец - впрочем, после тех полотенец, которые регулярно пропадали у Адриана, Академия не должна была остаться внакладе. В промежутках Пьер стонал, что его нельзя любить таким жалким, я ворчал в ответ, что беленьким-то всякий полюбит, и что я всё это говорю уже не спьяну, а вполне трезвым. Он отчаянно мёрз, и, как только он переоделся в пижаму, я кое-как запихнул его в свой походный спальник. Когда я вернулся после очередной своей ходки до кухни, Пьер уже храпел, завернувшись в спальник самостоятельно. Сил наводить порядок у меня уже н было - наши вещи были раскиданы повсюду. Погасив свет, я лёг рядом с Пьером и обнял его. Его сильно знобило, но он не просыпался. Я долго лежал, стараясь его согреть и прислушиваясь к его дыханию, и только убедившись, что с ним уже всё хорошо, заснул сам. Перед самым подъёмом мне приснился страшный сон. Я увидел во сне Пьера - всего окровавленного, как после взрыва, и побежал за помощью. Видимо, мне сказали, что помощь уже подоспела, и я поспешил обратно к нему. Я взбегал вверх по широкой лестнице особняка Форратьеров, когда мне навстречу из дверей комнаты вышел врач и сказал, что уже поздно, что он ничего не смог сделать. Моё сознание во сне не справилось и не смирилось с этой правдой, и я сошёл с ума. Я стал метаться по городу, искать и звать Пьера по имени, и я забыл все остальные слова, повторяя вслух и шёпотом: Пьер, Пьер, Пьер... Меня пытались остановить, мне что-то говорили, но я никого не узнавал и ничего не слышал. Всё, что от меня осталось, - этот безнадёжный поиск и безумная вера в то, что я непременно его найду. Я проснулся в холодном поту, не сразу поняв, что из случившегося было сном, а что - явью, но рядом лежал Пьер, живой и невредимый. Я почувствовал, как я счастлив от того, что его смерть была всего лишь кошмаром, - и лишь после осознал, что всё прочее было на самом деле.
Продолжение следует...
Ачивка пятницы - продал смазку водопроводчику. Он приходил ликвидировать тот самый потоп в соседнем павильоне.
Ещё дыбраСвинтив с работы на час раньше, я успел на Рижский вокзал и присоединился к Птахе в купе, полном тинейджеров 8-9 класса. Если в семь утра попытку одного из них настроить укулеле пресекли, то в восемь вся молодёжь уже общалась в полный голос и резалась в картишки. В общем, за более чем 12 часов пути поспать удалось только урывками. Прибыв на Витебский, мы схватили еды в Маке (тюлень в Хэппи-миле! Зачем я его увидел!) и поехали на метро к месту встречи. Где старые добрые жетоны? Пришлось приобретать карту а-ля Тройка. Зато, когда все были в сборе, мы погрузились в автобус и два часа катили с ветерком по живописным пейзажам. Сперва нам сказали, что в автобусе есть нельзя, и я приуныл, а затем поправились, что нельзя только мусорить, и я позавтракал картошкой.
В нашем распоряжении была база "Радуга" и уютный домик Академии, где было вполне тепло. Перед чиповкой я успел разложить вещи, позавтракать ещё раз, познакомиться с папой и нарезать листовки. Сколько ни пиши в противопоказаниях, что гуманитарий и считать не умеешь, а хакером сделают всё равно, - но это ещё мелочи. Сложнее, что правила взлома я получил только на полигоне, хотя предполагалось, что персонаж этому учился не один год. В итоге с системой я так до конца и не разобрался, тем паче что она глючила, и единственный удачный взлом ничего мне не принёс, поскольку в правилах не были указаны требования к поисковым запросам.
Это была одна из лучших игр в моей жизни - по совокупности макро- и микросюжетов, прекрасных соигроков, отсутствия провисов, интересной учёбы, классной модели космо-боёвки, а главное - развития персонажа. От юнца-курсанта, которому нравилось дёргать за усы спецслужбы и который смотрел на кронпринца как на недостижимую звезду, - к офицеру, стоявшему бок о бок с лучшими людьми Барраяра и защищавшему своего императора до последней минуты. Красное на чёрном - лейтенантские нашивки на мундире МПВ. Два года дружбы и два дня любви. Мой-папа-м@дак и каждому Форбарре свой Форратьер. И - мы прорвёмся, мой король. Отчёт буду писать по частям.
Артур Формартел, 20 лет. Курсант ИВА. Первый Мечник. Отчёт отперсонажный.
Осторожно: слэш, лёгкий рейтинг (ламповая оргия)Сколько себя помню, отец всегда был очень занят - как и подобает личному врачу императорской фамилии. Меня воспитывали мемуары героев освободительной войны с Цетагандой и книги воспоминаний о них. Когда мне исполнилось 12, я поступил в подготовительную школу при Военной академии, а отец был назначен главой Императорского госпиталя. О своей матери я знал только то, что она умерла при родах, - отец не любил об этом говорить, а я не расспрашивал, уважая его чувства. Ещё в школе мы подружились с Адрианом Форпарадисом и вместе поступили в Академию. Помимо истории и литературы, я увлёкся программированием и приходил на дополнительные занятия к профессору Фортицу. На втором курсе моим новым соседом по комнате стал Пьер Форратьер. После того, как он сцепился с Теодором Ройенталем, единственным простолюдином на потоке, которого Форратьер на дух не переносил, оказалось, что у нас с Пьером немало общих взглядов. Он был истинным фором, и у него была большая семья, которой я всегда немного завидовал. Однажды я признался Пьеру, что отец никогда не говорил мне, кем была моя мать. Тот очень удивился и сказал, что знать о своём происхождении - неотъемлемое право каждого фора. Он всегда меня вдохновлял.
В те же дни Зимнепраздника я аккуратно припёр отца к стенке и предложил поговорить об этом серьёзно, как мужчина с мужчиной. Он рассказал, что когда служил в посёлке Тинтэджел в округе Форбарра, он познакомился с молодой Ариной Форигерн, а после её смерти уехал вместе с младенцем. Я подозревал, что это могла быть и внебрачная связь, но спрашивать об этом напрямую было уже невозможно. Летом следующего года я во время каникул отправился в Тинтэджел - это была настолько глухая провинция, что там даже не было комм-связи. Однако единственным Форигерном, которого я нашёл, был древний старик, при упоминании Арины спустивший меня с лестницы. Архив посёлка также мне не помог - в год моего рождения все документы сгорели при пожаре в здании администрации. Не нашлось и упоминаний о том, чтобы в Тинтэджеле когда-либо существовала больница, но это ещё не могло быть доказательством того, что мой отец не мог там служить, - военный медик мог находиться там при передвижном полевом госпитале. Вернувшись, я решил, что пролить свет на судьбу матери возможно, только взломав мою медкарту. Но медицинская база данных была хорошо защищена, и я много времени посвящал подготовке.
Меня очень воодушевил захват Комарры - казалось, Барраяр пробудился и заявил о себе всему обитаемому космосу. Тогда у меня и возникла идея создать закрытое националистическое общество, чтобы распространять исконные барраярские ценности и поддерживать дух барраярцев, готовых не останавливаться на достигнутом и продолжать исполнять миссию нашего народа. Первыми членами Лиги Меча стали я и Пьер. Я запустил анонимный блог, который вёл по большей части сам, и возлагал все надежды на кронпринца Серга. Он был моим кумиром, олицетворением будущего Барраяра, - я мечтал о том, что когда я предложу ему свою верность, он сумеет использовать Лигу Меча для того, чтобы упрочить своё влияние и как можно скорее стать императором. Вскоре я посвятил в дела Лиги и Адриана - он мог занять место в Совете графов. Я считал Совет лишним придатком, ограничивающим власть императора, но до тех пор, пока он не будет упразднён, не использовать его было бы глупо. Полгода спустя, в начале этой весны, я через Пьера пригласил в ряды Лиги его дядю Михаэля, одновременно с нами поступившего в ИВА в 25-летнем возрасте. Мика был человеком рисковым, а главное - с обширными связями, в том числе с ближайшим окружением принца.
Но чем дальше, тем больше мы понимали, что блог - не более чем метание бисера перед свиньями. Барраярцы опасались выражать своё одобрение, но и спорить боялись тоже. Мы привлекли внимание газетчиков и МПВ, но они придирались к форме, а не содержанию, и я не видел смысла реагировать на их поучения. И мне, и Пьеру хотелось настоящих дел. Недавно в газетах появилась информация о скором прибытии для переговоров комаррской делегации. Я был взбешён: дипломаты писали об интеграции и взаимовыгодном сотрудничестве, ставили комаррцев наравне с барраярцами. Мы начали обсуждать акцию, которая дала бы комаррцам понять, что им не рады на барраярской земле и они не имеют никакого права здесь селиться, открывать свой бизнес, вступать в браки с барраярцами. Идеи колебались от распространения листовок до физического устранения кого-то из членов делегации. У нас с Пьером было лишь одно условие - мы не воюем с женщинами. Планы покушения упирались только в отсутствие оружия - ничего, кроме парализаторов, курсантам не полагалось, однако Мика пообещал достать нам игольник. Накануне того решающего дня, когда делегация должна была выйти в свет, в числе джексонианских туристов неожиданно прибыл некто Кеннет Форберг и объявил о своём намерении претендовать на графский титул, который должен был унаследовать Адриан. Я предложил сменить первую цель, но упёрся Пьер - дескать, в нападении на Форберга будет слишком много личных мотивов. Поразмыслив, я согласился, что если что-то случится с Форбергом, это бросит тень на Адриана. Тогда я пообещал накопать компромата на Форберга через комм-сеть.
Я ещё ни разу не взламывал личные коммы и потому решил для начала потренироваться на кошках - на нашем сокурснике Владе Форборове, которого я давно окрестил Форсвинкой за пацифизм и умение подлизывать как преподавателям, так и проправительственным блогерам. Если взлом вскроется, вопросов не возникнет - однажды на младших курсах я уже добавлял в его презентацию для урока истории профессора Форбайера эротические слайды из коллекции пин-апа Пьера. Но я наткнулся на чертовски любопытный файл - не удалённый черновик письма, датируемого днём вскоре после Солтисской бойни. В этом письме Влад эмоционально выражал соболезнования некоему Витторио, многословно извинялся, утверждал, что ему стыдно за всё это насилие и подлость и что он не желает называться барраярцем. Завершалось послание трогательным пассажем о невыносимой разлуке. Перед балом в честь бракосочетания лорда Падмы Форпатрила и леди Элис Форвилль, куда получили приглашение все курсанты, я срочно собрал Лигу (кроме Мики, которого вечно где-то носило) в нашей с Пьером комнате. Сперва мы разделили на троих напечатанные мной листовки с гербом и девизом Лиги, которые я намерен был раскидать на балу в качестве предупреждения и заявления о том, что Лига выходит за пределы сети. Затем я зачитал избранные места из письма, которое также распечатал. Пьер разделял моё желание проучить комаррскую подстилку, но я напомнил, что барраярцы не воюют с барраярцами. Даже с предателями. Зато неплохо будет выяснить через Мику, нет ли в комаррской делегации никого по имени Витторио. И, конечно, письмо нельзя было оставлять безнаказанным, и я собирался дать ему ход - поскольку шантаж был не нашим методом, - как только придумаю, как анонимно переслать его в МПВ или СБ. Напоследок явился Мика с игольником. Решено было прятать его не в комнатах, а в общих помещениях Академии, и Пьер уже полез было в кладовку, когда мимо прошёл Теодор. Понимая, что Тео немедленно проверит кладовку, Пьер перепрятал игольник за диваном в учебном классе.
По дороге в клуб Элизиум, где должен был состояться бал, Пьер отделился от нас с Адрианом, чтобы заглянуть в семейный особняк. Оказавшись на месте, я приступил к распространению листовок, пока гостей было ещё немного. В Элизиуме проходила выставка, приуроченная к годовщине катастрофы в Форкосиган-Вашном, - фото, плакаты, образцы народного фольклора и вещи времён цетагандийской оккупации. Я встретил своего знакомого Поля Форвье - когда-то мы вместе поступали в Академию, но он не прошёл вступительные испытания по физподготовке и поступил в университет, по окончании которого был принят в аналитический отдел СБ. Хоть он и сопровождал свою мать Кейт Форвье, мне казалось забавным подкладывать листовки на столы прямо под носом СБ-шника при исполнении, чуть ли не во время светских с ним бесед. Листовки появлялись то на барной стойке, то возле тарелок с закусками, которыми я также не пренебрегал, - и очень быстро исчезали усилиями бдительных офицеров МПВ. Та, которую я оставил прямо поверх мундира императора Эзара, выставленного в витрине в качестве музейного экспоната, и вовсе испарилась, не успел я и обернуться. Адриан поделился со мной своими наблюдениями за выражениями лиц сборщиков макулатуры, а я успел заметить лицо майора Форвенты, скручивающего листовку в тонкую трубочку. К тому времени, как появился Пьер и прибытие императора Эзара ознаменовало торжественное открытие выставки и начало вечера, я уже израсходовал свой запас листовок. Пьер пообещал вкладывать свои листовки в бальные книжечки, но свободного времени у него было немного - он составлял компанию и своей бабушке, и некоей даме, которую ему сбагрил Мика. У Форратьеров были свои заботы: Паула, супруга Эрвина, одного из дядюшек Пьера, вела себя откровенно неподобающе. Не будь Эрвин столь мягким, ему давно следовало бы подать на развод и оградить сына Ришара от общения с этой распущенной женщиной.
Курсанты танцевали, а я совершил стратегическую ошибку, надев новые не разношенные туфли, и мои ноги молили о пощаде - сам же я считал минуты до того момента, когда официальная часть мероприятия будет окончена и прилично будет покинуть клуб, дабы присоединиться к Пьеру и Мике, пригласившим меня на шашлыки у Форратьеров в честь дня рождения последнего. На балу собралось столько инопланетников, что я переставал чувствовать себя на Барраяре, и невозможно было понять, кто из них были комаррцами. Когда я почти уже ускользнул из Элизиума, я столкнулся в холле с зеленоволосым инопланетником, и он попросил меня позаботиться о даме, которая почувствовала себя дурно. А любая женщина, даже если она покрыта чешуёй и перьями, - в первую очередь леди, поэтому я не мог отказать. Моя неожиданная знакомая представилась как Тине Хеллан, туристка с Земли. На вид ей было совсем немного лет, и держалась она скромнее всех прочих туристов. Светскую беседу я вёл со скрипом, и когда речь зашла о том, что на Земле была утрачена бальная традиция, в холле появилось ещё двое гостей, вышедших подышать свежим воздухом, так что я не успел оседлать любимого конька. Судя по всему, один из этих типов был пилотом, управлявшим туристическим судном, и они с Тине были знакомы, что позволило мне передоверить ему её общество. Я поспешил в Академию, дабы избавиться от вероломных туфель, и после - на поиски Пьера. Я немного волновался, поскольку на балу майор Форвента велел Пьеру подойти к нему. Если он раскрыл Пьера, тот мог сказать, что просто нашёл листовки, - но Пьера могла подвести его горячность. К вящему моему облегчению, я заметил в темноте Пьера, расклеивающего плакаты МПВ, которые он рисовал во время практики - именно с этой целью его подзывал Форвента. Я помог ему обойти с плакатами центральные кварталы и заодно обсудил прошедший вечер. Пьера трясло от негодования: он слышал, как Теодор жаловался своей сестре на невыносимые условия в Академии и просил забрать его к себе.
Также Пьер описал офицера, который прямо спросил у него, не он ли - Лига Меча. По описанию я узнал Льва Форборова, старшего брата Влада. Это могло означать только одно: что наша свинка слишком громко хрюкает. Пьер был в таком отчаянии, словно нас уже не только сдали, но и приговорили, а мы ещё не успели ничего сделать. Я насилу успокоил его, что блог защищён, доказательств против нас нет, а стукачи ответят за всё, как только мы доберёмся до их комаррских приятелей. Пьер потребовал отдать ему письмо - он хотел лично вручить его майору Форвенте из рук в руки, как подобает фору, не прячась за анонимками. Я признал, что это достаточно безопасно - Форвента был куратором практики Пьера, а Пьер собирался сказать, что просто нашёл письмо, не выдавая меня, - и я дал добро. Я принёс Пьеру письмо, проводил его до здания МПВ и остался ждать снаружи. Пока я стоял на крыльце, мимо меня прошли Лев Форборов и отец Пьера, Константин Форратьер, о чём-то споря, а за ними - Влад и Теодор, но когда я рассказал об этом Пьеру, он ответил, что у меня паранойя и эти двое не обязательно могли идти из МПВ. Но сам же он сказал, что слышал, как в МПВ кто-то поминает Форратьеров, и был уверен, что рано или поздно обо всём узнает его семья. Когда мы дошли до парка возле императорского дворца, где развели костёр и поставили мангал Форратьеры, Пьер только и мог, что ругаться, так что мне приходилось просить его быть потише - Лев Форборов тоже присутствовал в компании его отца и прочих родственников. Чтобы Пьер немного отвлёкся, мы вызвались резать овощи на кухне особняка. Там он мог вволю шуметь, что предатель более мерзок, чем любой инопланетник, и что пришла пора действовать. Я и сам чувствовал, что пора. Как только жареные мясо и овощи были готовы, их перенесли в гостиную особняка, поскольку праздновать под открытым небом было слишком холодно. При этом Мика обещал, что именно сегодня представит нас кронпринцу, но не раньше глубокой ночи.
Остаток вечера мы с Пьером сидели в уголке уютного особняка Форратьеров. Горячее вино и ром пили понемногу - хотели сохранить трезвую голову перед встречей с принцем. Программу Лиги, которую я собирался ему изложить, я помнил наизусть. Помимо семейных бесед происходило немало того, что я не понимал или понимал лишь отчасти. К примеру, на вечере присутствовал ещё один джексонианский турист - некто Кристан Ратьер, сын эмигрировавшего Антония Форратьера и женщины из клана Риоваль. Внешностью, манерами и одеждой он совсем не походил на Форратьеров, хотя держался учтиво и располагал к себе. Граф Константин пояснил, что уже некоторое время состоял с Кристаном в переписке, и явно не видел преград к тому, чтобы ввести этого молодого человека в семью, - а мне одновременный наплыв форских родственников с Джексона казался подозрительным. В один момент вечера Мика вышел вместе с Форборовым, а вернулся с разбитым лицом, - дарить тумаки на день рождения было оригинально. Чуть позже нанёс визит сам кронпринц, а Мика взял да и заявил ему, что его адъютант, сиречь Форборов, того и гляди умрёт от опухоли в мозгу или ещё чего-то страшного. Мика по прежнему неоконченному образованию был врачом, но это ещё не значило, что гостей уместно встречать такими неприятными новостями - так что Мика получил выговор от всех старших дам семейства. Время подходило к полуночи, и вице-адмирал Джес Форратьер, как мой куратор, щедро позволил мне явиться в Академию позже отбоя. Мика никому не говорил, куда собирается нас вести, и сказал, чтобы мы подождали его снаружи и не расходились далеко. Торчать на одном месте было скучно и холодно, а Пьер волновался, как перед первым свиданием с невестой. Я был рад, что его мысли теперь занимало не "всё пропало", а "всё только начинается", - мне и самому не верится, что сбудется то, к чему мы так долго шли и о чём мечтали.
Чтобы скоротать время до встречи с Микой, мы отправились прогуляться вокруг квартала, и в сумерках неподалёку от Академии нас окликнула одинокая фигура - это был кронпринц. Он спросил, не мы ли - Лига Меча, и почему на наших листовках написано "Слава императору Сергу Форбарре". Сказал, что некоторые воспринимают это как призыв свергнуть действующего императора, тогда как он, Серг, желает, чтобы Эзар Форбарра правил как можно дольше, и не желает гражданской войны. Я был искренне удивлён, что кому-то могло прийти такое в голову. Я пояснил, что мы прославляем будущего императора, но при этом служим Барраяру и законной власти фамилии Форбарра, поскольку никакой иной власти быть не может, и что мы не в ответе за тех, кто перевирает наши слова и видит в них то, чего в них никогда не было. Принц, казалось, был удовлетворён ответом и пообещал не выдавать нас, но попросил аккуратнее выбирать слова, дабы не дискредитировать его имя, и избавиться от оставшихся листовок. Я успел сказать, что он всегда может на нас рассчитывать, прежде чем мы расстались. У Пьера ещё были при себе листовки, которые он брал с собой на бал, и он предложил их сжечь. Я поворошил угли, над которыми Форратьеры вечером жарили мясо, но этого было недостаточно, чтобы вновь разжечь огонь. Одолжив у кого-то зажигалку, мы забрались на окраину кладбища - потому получилось нечто вроде возжигания. Подожжённые листовки, отсыревшие в вечернем воздухе, никак не хотели гореть, пока я не положил их на землю и не подул. Глядя, как занявшийся огонь превращает листки в чёрный глянцевый комок золы, я сказал, что Лига - вроде феникса: чтобы возродиться для новой жизни, нужно прежнюю сжечь дотла. Признаться, я был самую малость разочарован - я, безусловно, не помышлял о насильственном смещении императора Эзара, но ожидал, что нашими руками кронпринц ускорит передачу власти ему. Однако я верил, что мы сумеем послужить принцу Сергу и в ином.
Когда мы вернулись на Графскую улицу, мы буквально столкнулись с Микой в сопровождении девицы лёгкого поведения, который велел нам следовать за ним. Направлялся он к особняку Джеса Форратьера, и у нас начали закрадываться подозрения, не разыгрывает ли он нас, - но, в конце концов, если у Мики день рождения, кто ему запретит развлекаться с проституткой даже на вечеринке, где должен был присутствовать принц? В гостиной Джеса уже собирались остальные гости - в частности, адъютант вице-адмирала Ивон Форхалас и неизбежный Лев Форборов. Нам налили немного виски с колой, и мы стали ждать кронпринца, стараясь не обращать внимания на то, что проститутка сразу приступила к исполнению своих прямых обязанностей. А потом Мика усадил нас перед собой на диван и, непривычно серьёзный, заявил, что мы увидим кронпринца только при условии, что примем цветные таблетки, а иначе нас выставят вон. Я сразу отказался иметь дело с какими бы то ни было наркотиками - я пришёл поговорить с принцем, как мне было обещано, а не выставить себя посмешищем перед ним. Но Мика был непреклонен, и Пьер стал колебаться, говоря, что это наш единственный шанс и что мы должны подчиниться правилам, которые установил сам принц Серг. Я возражал, что если здесь происходит совсем не то, что мы ожидали, то мы уйдём. Закончилось всё тем, что Пьер согласился и выбрал наугад одну из таблеток; прочие гости также брали по одной, и их оставалось всё меньше. Отныне я не мог уйти и бросить Пьера без присмотра. Мика ещё увещевал, что эти таблетки не вызывают привыкания, а у остальных уже закончилось терпение. Форборов заломил мне руки за спину, кто-то разжал мне челюсти, ещё кто-то - засунул мне в рот таблетку и зажал мне нос. Вырываясь и ругаясь, я всё же проглотил цветную дрянь. Синт - а это был именно он - начал действовать очень скоро: мне стало легко и хорошо, и чем дальше, тем более привлекательными и желанными выглядели все вокруг, - а алкоголь только усиливал эффект. Пьер опередил меня в этом и принялся липнуть ко мне, когда я был ещё трезв. Поначалу у меня хватало воли отстранять его, бормоча, что я не хочу пачкать нашу дружбу, а потом... Всё, что было потом, я помню смутными обрывками, чередой ярких вспышек.
Пьер целовал меня, а я вглядывался в его лицо, в его зрачки в обрамлении карей радужки, и спрашивал у него, что со мной, потому что не мог понять, почему мне так нравится то, что нравиться не должно и никак не может. А затем это перестало меня волновать, и я сам целовал его так жадно, словно хотел наверстать за всё то время, что он мне не принадлежал. Пьер шептал мне какой-то бред - что он любит меня со второго курса, что он ещё никому ни разу не отдавался, так как ждал только меня и хотел, чтобы это был именно я и никто больше. У нас ещё хватило ума выйти из гостиной в коридор, а у меня ещё хватило ума быть осторожным, когда Пьер встал лицом в угол, расставил ноги и упёрся руками над головой. С ним было так медленно, невыносимо медленно, но я не хотел причинить ему лишней боли, - зато, когда приноровились мы оба, было так горячо, что я перестал замечать что бы то ни было вокруг. После меня затопило такой благодарностью, нежностью и... любовью к этому человеку, который доверял мне, поддерживал и говорил, что любит, хотя я всё ещё не мог поверить в то, что меня возможно любить. Мы вошли назад в гостиную в одних рубахах, взмокшие, измятые, а там уже был принц Серг, перед которым мы попытались изобразить нелепое подобие стойки "смирно". Я выговорил, что хочу с ним поговорить, но со всех сторон нам откликнулись, что не время для разговоров, поговорим потом. Кто-то - должно быть, Джес - велел Пьеру взять меня тоже, и он толкнул меня к стене прямо в гостиной. Я попробовал было сопротивляться, но его напор заводил. У него явно было больше опыта, нежели у меня, и он не церемонился. Я сдерживался как мог, но крики прорывались всё равно. Неужели это каждый раз так больно? Неужели я сделал так же больно Пьеру?.. Но я начинал осознавать, что в этом находят - в этом единении через боль, так мало похожем на то, что я привык считать любовью, и так сильно похожем на борьбу. Было гораздо скучнее, когда Мика - а может, кто-то ещё - потребовал, чтобы мы вдвоём трахнули шлюху, зато я мог целовать Пьера, перегнувшись над её спиной. А Пьер всё извинялся перед ней за то, что я нравлюсь ему больше.
Отставной вице-адмирал Форбаталь, старомодный аристократ, появившийся на недавнем балу во фраке и цилиндре, сказал, что для того, чтобы быть принятым в сей узкий круг, необходимо доказать свою смелость, и протянул нам пороховой револьвер периода Изоляции. Условия были просты - выстрелить в ногу друг друга. Недолго думая, я взял револьвер и прицелился. Пьер попытался поднять мою руку выше, заявляя, что выстрел в ногу - это слишком скучно, но я не повёлся, ведь мне отнюдь не улыбалось его пристрелить. Я надавил на собачку - осечка. Протянув револьвер Пьеру, я картинно прислонился спиной к стене, подняв руки наподобие святого Себастьяна. Когда Пьер выстрелил и ногу чуть ниже колена обожгло болью, я даже не сразу понял, что произошло, - но штанина мигом промокла от крови, и я опустился на пол, зажимая рану ладонями. Пуля прошила мышцу насквозь, но эйфория и адреналин не давали мне отключиться. Передо мной возник доктор Форгрэм и деловито постановил, что мне нужно идти в госпиталь, но я и представить не мог, как появлюсь перед отцом в таком виде, и заявил, что никуда не пойду. На сей раз никто не стал меня уговаривать - Форгрэм дал мне таблетку обезболивающего и остановил кровь при помощи биопластыря. Теперь рана меня практически не беспокоила. Мы затеяли игру в "правду или вызов", отправив шлюху под стол и накрыв колени скатертью - тот, кто угадывал, кому делают минет, мог загадать желание тому, кто себя выдал. Но действовали и обычные правила, так что, когда ко мне обратился Пьер и я выбрал вызов, он сказал лезть под стол и мне. Вдвоём со шлюхой там было тесно, и к тому же темно - я всё хотел подглядеть, как она это делает, чтобы делать так же, но так толком ничего и не увидел. Я мог дотянуться только до Джеса или Пьера, и, пьяной смекалкой рассудив, что если я начну с Пьера, нас живо раскроют, сунулся к своему куратору. Сомневаюсь, что был в этом хорош, - Джес, приподняв скатерть, сказал, что достаточно, и я обернулся к Пьеру. Мне говорили вылезать, но Пьер вцепился в мой рукав и не отпускал, пока не кончил.
Кто-то уходил и возвращался, тосты сменяли друг друга, мы сидели за столом или выходили на балкон, но мы с Пьером не забывали о том, что нам необходимо поговорить с принцем. Когда Пьер сказал ему, что я основал Лигу и у нас есть программа, я был готов изложить её всю и начал с первого пункта - продолжения экспансии. Принц заметил, что экспансия должна быть разумной - такой, каковую выдержит экономика Барраяра, с чем я не мог не согласиться. Он сказал, что из-за нас консерваторы и прочие противники милитаристской партии начали употреблять выражение "бесконтрольная экспансия" - но такого и близко не было в текстах Лиги. Я хорошенько запомнил слова принца, что если мы хотим опираться на его имя, то должны постоянно думать головой, - и это было ценно. Вот только все прочие пункты программы так и не прозвучали, и я так и не сумел сказать принцу, что уже разочаровался в блоге и готов вовсе забыть о нём, если у меня будет реальное дело с реальным результатом. Принц поручил капитану Хью Тумонену из МПВ, на которого мы с Пьером в начале вечера набросились с признаниями в любви к его поэзии, на следующий день не меньше часа беседовать с нами о грамотной политической пропаганде. Пьера тем временем заносило туда, где больше всего болело: прямо напротив Форборова-старшего он принялся утверждать, что Влад - свинья, лизоблюд и предатель. А я вместо того, чтобы его остановить, пояснял, что человек, которому стыдно быть барраярцем, не может не быть подлецом. Форборов мрачно рычал, что если мы хотим набить морду Владу, то сначала нам придётся попробовать набить морду ему, и что он закопает каждого, кто тронет его брата. Более вежливый Форбаталь говорил, что ему тоже порой бывало стыдно за Барраяр. Пьер переключился на Ройенталей и, заявив, что сестра Теодора наверняка спит со всем МПВ, схлопотал по лицу уже от Тумонена, после чего наконец-то притих, но ненадолго. Время от времени Пьер приставал к Мике, я ревниво пригребал своего Форратьера к себе, Мика ругался и отпихивал племянника, и один раз они всё-таки сцепились по малопонятному поводу.
Мика был сильней, поэтому Пьер быстро очутился на полу - да так и остался лежать ничком. Я поднялся, чтобы помочь ему встать на ноги, перевернул и подхватил под руки, но он обмяк и задыхался от боли. Я сообразил, что ему стало плохо с сердцем - с ним пару раз уже случалось такое прежде, но он категорически отказывался проходить обследование, боясь отчисления из Академии. Я обнял его, взял за руку, уговаривал не бояться и дышать глубже. Мы дышали вместе - раз-два-выдох, раз-два-вдох, но лучше ему не становилось, и я не на шутку забеспокоился. Я стал звать доктора Форгрэма и просить дать что-нибудь от сердца, но он отвечал, что у него нет при себе ничего подходящего. Тогда Пьер слабо попросил позвать Мику, и я потребовал у того подойти так, что он мгновенно оказался рядом. Мика сел лицом к лицу с Пьером, говорил что-то о море и набегающих на берег волнах, а я поддерживал Пьера со спины и гладил его ладонь, и мы дышали в унисон - и так до тех пор, пока Пьер не пришёл в себя. А под утро, когда нами уже было порядочно выпито, меня подозвал Джес Форратьер и спросил, нравится ли мне Пьер. Я ответил, что сейчас мне сложно об этом думать, слишком всё непривычно и неожиданно. Джес сказал, что если мне нравилось быть с Пьером сейчас, под наркотой, - значит, Пьер нравился мне и раньше, просто я этого не осознавал. И взял с меня обещание подумать об этом на трезвую голову и не оставлять Пьера, которому тоже будет непросто. Я смотрел на него влюблёнными глазами - на своего куратора, чьим словам всегда безоговорочно доверял, и это тоже запомнил крепко. А потом мне было поручено довести Пьера до Академии так, чтобы не попасться, и мы, попрощавшись с компанией кронпринца, начали непростую дорогу до дома. Я взвалил руку Пьера на плечо, мы шли, шатаясь, мимо особняков и по безлюдной улице, освещённой лунным светом. На середине пути Пьер остановился и стал спрашивать, правда ли я его люблю или говорю так, потому что из-за наркоты люблю всех. Я уверял, что люблю только его, просил не говорить слишком громко, поцеловал его и потащил дальше до Академии. Мы встретились с Теодором, выходившим из ванной с полотенцем наперевес, разбудили Адриана и, кажется, пол-Академии вместе с ним, но благополучно вскарабкались по лестнице до своей комнаты - и уже там Пьеру сделалось паршиво.
Когда Пьер расстался с фирменным греческим блюдом одной из своих бесчисленных родственниц, я протрезвел во мгновение ока. Несколько раз бегал на кухню за водой и мокрой тряпкой, уговаривал Пьера пить лекарство и извёл пару полотенец - впрочем, после тех полотенец, которые регулярно пропадали у Адриана, Академия не должна была остаться внакладе. В промежутках Пьер стонал, что его нельзя любить таким жалким, я ворчал в ответ, что беленьким-то всякий полюбит, и что я всё это говорю уже не спьяну, а вполне трезвым. Он отчаянно мёрз, и, как только он переоделся в пижаму, я кое-как запихнул его в свой походный спальник. Когда я вернулся после очередной своей ходки до кухни, Пьер уже храпел, завернувшись в спальник самостоятельно. Сил наводить порядок у меня уже н было - наши вещи были раскиданы повсюду. Погасив свет, я лёг рядом с Пьером и обнял его. Его сильно знобило, но он не просыпался. Я долго лежал, стараясь его согреть и прислушиваясь к его дыханию, и только убедившись, что с ним уже всё хорошо, заснул сам. Перед самым подъёмом мне приснился страшный сон. Я увидел во сне Пьера - всего окровавленного, как после взрыва, и побежал за помощью. Видимо, мне сказали, что помощь уже подоспела, и я поспешил обратно к нему. Я взбегал вверх по широкой лестнице особняка Форратьеров, когда мне навстречу из дверей комнаты вышел врач и сказал, что уже поздно, что он ничего не смог сделать. Моё сознание во сне не справилось и не смирилось с этой правдой, и я сошёл с ума. Я стал метаться по городу, искать и звать Пьера по имени, и я забыл все остальные слова, повторяя вслух и шёпотом: Пьер, Пьер, Пьер... Меня пытались остановить, мне что-то говорили, но я никого не узнавал и ничего не слышал. Всё, что от меня осталось, - этот безнадёжный поиск и безумная вера в то, что я непременно его найду. Я проснулся в холодном поту, не сразу поняв, что из случившегося было сном, а что - явью, но рядом лежал Пьер, живой и невредимый. Я почувствовал, как я счастлив от того, что его смерть была всего лишь кошмаром, - и лишь после осознал, что всё прочее было на самом деле.
Продолжение следует...