Kinktober

Нагло попятил список у (с)LordKalte, благо у нас по большей части совпадают кинки (пару пунктов я бы заменил, но составлять свой список мне в любом случае лень)). Каждый день писать не обещаю, главная цель - просто расписать ручку. Присоединяться приветствуется

В роли человека-мотиватора - традиционно Амарт, который, как и в прошлых флэшмобах, выбирает персонажа, а цифру выбирает рандомайзер. Так что я вообще не могу предсказать, какие фандомы здесь будут, и только ли слэш. Одно могу сказать наверняка: это PWP-зарисовки, бессмысленные и бессодержательные. Минздрав предупредил!

Синцю/Чунъюнь, кинк 27 - "цветы". Genshin Impact, слэш NC-17, 1311 слов- Мы в самом деле забирались сюда, только чтобы посмотреть, как цветёт цинсинь?..
Выступивший на лбу Чунъюня пот остужал ветер, гладивший зелёную макушку горной вершины широкой ладонью.
- Ну да. А что тебя удивляет? - Синцю пожал плечами. - Цинсинь красив, только пока не сорван. От тепла рук он быстро теряет и прозрачность, и аромат и становится просто приправой.
- Это я знаю. Но обычно, когда ты говоришь, что мы идём читать стихи в роще с благоприятной энергией инь, мы почему-то оказываемся в древних руинах, окружённые хиличурлами.
- Вот видишь, иногда даже я изменяю своим привычкам.
Синцю зябко повёл плечами: сухой выстуженный воздух гор, пробирающий до костей, он не любил, и даже живописные виды, открывавшиеся с вершин, не задержали бы его надолго. Но Чунъюнь, подобно цветку цинсиня, в нагретых солнцем туманных долинах выглядел невзрачным и поникшим - и всё время осматривался в поисках лавочек с мороженым, боясь, что его запасы иссякнут. А здесь, в прохладном воздухе такой чистоты, что казалось - пойдёт трещинами от взмаха клинка, - Чунъюнь был в своей стихии. Подставлял ветру лицо, а тот, не желая подыгрывать, щекотал кончиками растрепавшихся прядей его веки и губы.
- Я пришёл посмотреть на цинсинь, но хотел бы посмотреть и на тебя, - произнёс Синцю.
- А что на меня смотреть?.. - Чунъюнь обернулся, отвлёкшийся от созерцания покачивающихся на ветру цветов, к коему подошёл со всей ответственностью. Его глаза забавно округлились.
- Сейчас смотреть действительно не на что, - Синцю усмехнулся. - Но если ты будешь так добр раздеться...
- Что, прямо здесь?..
- А кто нас здесь увидит? - настала очередь Синцю удивляться, а нетерпение начинало выводить из себя, и он резким жестом развёл руками. - Перелётные птицы?..
- Что ж, если ты хочешь... - Чунъюнь не стал спорить и улыбнулся, и по этой улыбке было заметно, что он тоже этого хочет. Им слишком редко доводилось уединяться в таких местах, где не приходилось всё время быть начеку, не избавляясь от одежды и даже оружие держа под рукой: пиро слайма, к сожалению, не напугаешь голым задом.
Чунъюнь, сохраняя серьёзный вид, расстелил на траве белоснежную куртку, сложил рядом с ней штаны и бельё и опустился на неё коленями, сев на пятки. Совершенно обнажённый и подтянутый, с прямой спиной, точь-в-точь как ученик перед учителем в начале тренировки боевых искусств, - хотя их экзорцист видел только со стороны.
Синцю присел напротив и склонил голову, любуясь. Чунъюнь в потоках ветра даже не покрылся мурашками. Кожа цвета топлёного молока, кости не выступают, прикрытые тонким слоем жирка, без излишков; мышцы не высушены, как у жилистых мастеров клинка, но обозначены плавным рельефом, не позволяющим забыть о спокойной силе этого человека. Силе, которая так легко и свободно покорялась ему, Синцю, даже когда он хотел, чтобы Чунъюнь был сверху.
Говорят, мастера каллиграфии способны узнавать друг друга по одной линии, проведённой тушью по листу рисовой бумаги. Синцю мог бы поспорить, что узнает Чунъюня по одной мягкой линии плеч или бёдер, если бы было возможно подговорить работавшего над его книгами художника изобразить Чунъюня с натуры. И он никому не признается, что каждый раз, когда ему требуется описать в романе романтические чувства персонажа - к мужчине ли, к женщине ли, - ему достаточно представить себе Чунъюня, и слова сами выходят из-под пера. Никому, даже самому Чунъюню.
- Вот так хорошо, - кивнул Синцю, не отводя взгляда.
Он лизнул подушечку указательного пальца и прикоснулся ею к соску Чунъюня - как опосредованный поцелуй. Кому, как не Синцю, знать, как ощущается влага на прохладном ветру?.. Синцю покружил вокруг соска пальцем, чувствительно поддел его ногтем, и Чунъюнь судорожно вдохнул, запоздало прикусывая губу. И эти губы, и твердеющие соски, и головка покоящегося на бедре члена расцветали изобличающими алыми мазками на рисово-белом холсте, - Синцю уже знал, что так проявляет себя энергия ян, бушующая в Чунъюне. Когда-то они выяснили, что для облегчения при нарушении баланса энергий Чунъюню нужна хорошая разрядка, - и подсунуть ему однажды фирменное блюдо от Сянлин с острой начинкой, так что ему буквально пришлось умолять, было весело... Но сейчас всё должно быть по-другому. Никакой поспешности.
Синцю провёл всеми пальцами вниз по животу Чунъюня, собрал их горстью на члене, уверенно приласкал. В пальцах, привычных к рукояти меча, было ровно настолько силы, чтобы упругая плоть под ними окрепла, а Чунъюнь задышал чаще и приоткрыл губы, явно пытаясь что-то сказать.
- Ты знаешь, что делать, - подбодрил его Синцю, убирая руку.
Чунъюнь даже не стал переворачиваться на спину - просто потянулся всем телом вперёд и утонул локтями и грудью в траве. Два лунно-белых всхолмия, обращённых к небесам, на фоне нетронутых цветов цинсиня, теснящихся у самого края обрыва, смотрелись особенно гармонично. Синцю подержал палец во рту, провёл им между этими холмами ягодиц, толкнулся внутрь - и палец вошёл без труда в объятия скользких от масла стенок.
- Ты подготовился!.. - Синцю не спрашивал, скорее констатировал очевидное. - Вот негодник, думал лишить меня удовольствия?..
И кому теперь прикажете верить? А ведь ещё удивлялся, что его пригласили смотреть на цинсинь!..
- Но ты ведь забыл взять масло?.. - откликнулся Чунъюнь, приглушённый шелестом травы.
- Забыл, - с досадой признал Синцю, но особенного раскаяния не испытал. Ему всё равно хотелось отомстить Чунъюню за предусмотрительность и помучить его тщательной подготовкой.
К первому пальцу незамедлительно добавился второй, погружаясь на всю длину, а за ними и третий. Некстати вспомнилось, как шмели и пчёлы протискиваются между туго сомкнутыми лепестками цветов, покрытыми липкой пальцой, чтобы добраться до сладкого нектара. Цинсинь же, в отличие от, к примеру, колокольчиков, был открыт, и золотая сердцевина...
Задумавшись, Синцю слишком далеко развёл пальцы в стороны, и Чунъюнь застонал, возвращая его с небес - к собственному ошпарившему низ живота возбуждению. Синцю уже поглаживал себя другой рукой сквозь ткань шорт, и незачем было ждать, пока от него повалит пар, как не требовалось ждать и приглашения. Он высвободил член, пристроился к растянутому входу и вошёл одним слитным движением до конца, наваливаясь бёдрами на Чунъюня.
Он начал двигаться медленно, выходя почти целиком и вновь входя глубоко, наслаждаясь тем, как Чунъюнь его принимает - горячий, тесный и в то же время податливый. Скромный и тихий, пока энергия ян не брала над ним верх. К чести экзорциста, держался он долго, но всё же попросил, срываясь на стон:
- А-Цю... пожалуйста... быстрее...
- Разве мы торопимся? - возразил Синцю. - Я ещё даже не согрелся.
Чунъюнь упрямо всхлипнул и принялся поддавать бёдрами. Синцю, хоть тот и не мог этого видеть, одобрительно улыбнулся: он хотел, чтобы Чунъюнь потрудился тоже - не всё же ему лениться! А старался Чунъюнь на славу - насаживался так жадно, что последние крупицы сдержанности самого Синцю растворились, как сахар в воде.
Мгновения или минуты - и Синцю обнаружил, что объезжает Чунъюня, крепко удерживая его за плечо и врезаясь в его тело с оттягом, ударяя вглубь сильно, почти жёстко, но Чунъюню нравилось именно так. Чунъюнь уже поплыл, выстанывая имя Синцю в голос, его колени съезжали в траву, острый запах которой мешался с густым запахом распалённых тел. Перед глазами Синцю мерцали инеем цветы, но когда Чунъюнь потянулся рукой к своему члену, он заметил.
- Подожди, - Синцю легонько шлёпнул его по руке. - Ты же не хочешь испачкать одежду?..
Он сам обхватил член Чунъюня в кулак, головка упёрлась в ладонь, и кожа вмиг стала мокрой. Синцю всегда шутил, что Чунъюнь течёт так, словно весь его лёд тает разом. Толкнувшись ещё несколько раз, он сжал пальцы сильнее, и Чунъюнь, вскрикнув, кончил, позволяя Синцю отпустить себя следом. Но он до последнего не выходил из Чунъюня и не разжимал пальцев, понимая, что для предельно чуткого после разрядки тела его прикосновения - на грани боли, - как раз то, что нужно для энергии ян, покидающей тело.
Одежду всё равно придётся стирать - но всем ведь известно, что цинсинь растёт на труднодоступных вершинах, и достать его нелегко. Синцю сорвал драгоценный цветок и провёл им, как кистью, вдоль позвоночника лежащего без сил Чунъюня, затем уронил на ягодицы. Чунъюнь фыркнул от щекотки:
- Ну как, налюбовался?
- Вполне, - признал Синцю. - Но в другое время суток и в другое время года цинсинь будет выглядеть иначе. Я бы хотел сюда вернуться.
Все слова, которые он мог бы сказать о Чунъюне, он не скажет вслух никому, сохраняя их для глав, берущих читателя за сердце. Никому - особенно самому Чунъюню. Если их отношения станут слишком близкими - ближе дружеских, - слишком домашними, слишком привычными, это разрушит всё очарование таких моментов. Дикий цинсинь красив только тогда, когда не даришь ему слишком много тепла.

Цзинь Цзысюань/Цзян Яньли, кинк 1 - "свечи/воск". MDZS, гет R?, 1050 словНигде в Поднебесной не было таких больших фруктовых садов, как в Ланьлине. И нигде не собирали так много белого воска, который распускался, подобно лепесткам ромашек, на ветвях деревьев благодаря крошечным насекомым, питавшимся древесными соками. В ином месте восковая свеча с вырезанными на ней иероглифами благопожелания считалась драгоценным подарком, - в Башне же Золотого карпа множество свечей освещали внутренние покои после наступления сумерек. Здесь даже создавали искусственные цветы и фрукты из воска, подкрашенного так, что их нельзя было отличить от настоящих, - они украшали и праздничные, и повседневные трапезы и никогда не увядали.
Орден Ланьлин Цзинь нередко обвиняли в чрезмерной роскоши, сравнивая с другими Орденами, ведущими образ жизни скорее монашеский, - но Яньли убедилась, что здесь не люди служат вещам, сдувая пылинки с громоздящихся в сокровищницах древних ваз и статуй, а вещи служат людям. Сети золотого плетения для поимки чудовищ стоят очень дорого, но сохраняют жизни заклинателей на Ночных охотах. Клинок или чайная чашка, или расписанный мастером веер в руке Цзысюаня - красивы, но прежде всего исполняют своё предназначение. А от женщин клана Яньли узнала о дорогих вещицах, помогающих скрасить одинокие ночи и разнообразить ночи любви. В первых она не нуждалась вовсе, и из вторых её привлекало далеко не всё, - но ценнее всего была возможность говорить об этом с Цзысюанем. Даже представлять не хотелось, что было бы, выйди она замуж за кого-то из клана Лань, - должно быть, пришлось бы водить пальцем по строчкам трактата прямо в постели, дабы не отступить от векового канона ни на одно движение.
После часа Свиньи в супружеские покои не входили даже слуги, и тёплым вечером позднего лета Яньли без промедления снимала верхние одежды, оставаясь в одной нижней юбке, - и Цзысюань следовал её примеру, только оставался в нижних штанах. В такие моменты Яньли не хватало лишь водоёма - достаточно большого и достаточно близкого: до любимого горного озера нужно было лететь на мече. За вечерним разговором она протянула руку к свече, наклонившейся в подсвечнике и пачкавшей воском пол, чтобы поправить её, - но, заметив готовую сорваться полупрозрачную каплю, подставила ей тыльную сторону ладони.
"Ты не боишься обжечься?" - хотел спросить Цзысюань, но слово "страх" вовсе не могло стоять в одной фразе с именем дочери Юй Цзыюань, когда-то сбежавшей из-под опеки родичей в военный лагерь. Поэтому он только смотрел, как капля упала на кожу, а Яньли коротко выдохнула и улыбнулась.
- Этот воск потом выбрасывают? - спросила она с любопытством, разглядывая застывшую каплю.
- Не весь, - Цзысюань тоже подошёл к подсвечнику. - Часть собирают и используют для вощения кожи. Наручей, поясов...
- Я слышала, некоторые женщины растапливают воск, чтобы поддерживать красоту. Они говорят, что это больно, но... мне кажется, это приятно.
- Приятно?.. - Цзысюань с сомнением посмотрел на подрагивающий огонёк свечи. Он смог бы прикоснуться к этому огоньку при необходимости, но не ради удовольствия.
- А ещё он красивый. - Яньли вынула свечу из подсвечника. Вокруг фитиля протаяла впадинка, заполнившаяся жидким воском, как чайная чашка, и Яньли, наклонив свечу, позволила тонкой струйке пробежать по руке. - Смотри, им можно рисовать, совсем как тушью.
Выросшая в Юньмэне, она любила капли воды, стекающие по коже. Но воск был чем-то совсем иным - плотней, ощутимей. Он, словно живое существо, кусался, ластился, тесно приникал, чуть стягивая кожу, как если бы желал обнять. Это было странно, - но, начав играть с этим текучим созданием, чья изменчивость завораживала, Яньли хотела продолжать.
- Попробуй рисовать на мне?.. - она протянула свечу Цзысюаню и опустилась коленями на низкое сиденье для чаепитий.
- Ты думаешь, у меня получится? Я раньше никогда такого не пробовал.
- Только у тебя и получится, - с улыбкой заверила его Яньли. - Потому что ничьим более рукам я не доверюсь вовсе.
Она протянула руку, и Цзысюань, сперва неуверенно, занёс над ней свечу. Свеча удобно лежала в ладони, почти совпадая по ширине и длине с рукоятью меча, воск плёл на коже свою паутинку, а то, как Яньли любовалась результатом, вселяло в Цзысюаня уверенность, что он всё делает правильно. Затем Яньли перекинула волосы вперёд и повернулась к нему спиной.
Ей не обязательно было видеть - достаточно было чувствовать; более того - закрыв глаза, она чувствовала всё гораздо ярче. Цзысюань пытался рисовать на её плечах и лопатках, но узор из капель-точек, из напоминающих лилии клякс и причудливо изгибавшихся плавных линий не походил ни на один известный стиль каллиграфии. Восковые струйки стекали по ложбинке позвоночника, или захлёстывали лозами по рёбрам, останавливая свой бег, как только отдавали всё своё тепло. Застывшая поверхность воска матово блестела, как жемчуг, и отражала тёплый свечной свет, становясь золотистой, - словно слой воска подсвечивался изнутри. И это зыбкое свечение окутывало Яньли всё больше.
Цзысюаню казалось, что капли падают слишком медленно, - хотя Яньли едва ли замечала эти промежутки, встречая каждый новый поцелуй воска, как только остывал след предыдущего. И в то же время Цзысюань совсем позабыл о течении минут. В свечной фитиль были вплетены волокна с разными благовониями, и лишь когда аромат сандала сменился ароматом жасмина, он задумался о том, как долго уже держит свечу, кружа ею в воздухе. Они с Яньли не молчали - обменивались односложными фразами, так похожими на разговор в первую брачную ночь: "Всё хорошо? - Да, пожалуйста, ещё". Случайно сорвавшиеся капли воска, упавшие на стопы, Яньли одобрила глубоким вздохом, - и Цзысюань понимал, что начинает читать её ощущения по одному только дыханию на грани не то стона, не то мурлыканья, даже без слов.
И когда Яньли решила, что хватит, - пятна воска уже наслаивались один на другой, почти не касаясь кожи, - Цзысюань отступил на шаг и увидел на её спине белоснежные сложенные крылья. Яньли расправила плечи, повела ими, потянулась вверх - и восковая скорлупа пошла трещинами: не то лопнувшая кожура диковинного плода, не то дракон, сбрасывающий старую чешую. Цзысюань скользнул ладонью под отходящую корку воска, помогая ей упасть на пол, - кожа Яньли под ней была тёплой и удивительно гладкой и нежной: никакое масло не давало такой гладкости. Собственные ладони, жёсткие от меча, вдруг показались Цзысюаню слишком грубыми.
Но Яньли, по-кошачьи встряхнув рукой, с которой хлопья воска осыпались крупным снегом, обернулась к нему и плавно поднялась в его объятия, - и его прохладные ладони, казалось, были для неё как никогда желанными. Всё это время она была рядом, но - сейчас словно возвращалась к нему обновлённой. Более обнажённой, чем прежде. Какой только он и мог её видеть.
- Тебе так хотелось почувствовать ночью жар солнца?.. - Цзысюань улыбался, вслепую проводя пальцами по выпуклым росчеркам воска, пока не пожелавшим покинуть тело, в которое вплавились. Яньли расслабленно рассмеялась:
- Это всё - для того, чтобы почувствовать тебя. - она прильнула к Цзысюаню, грудью к груди, и так, не разлучаясь, они сделали несколько шагов до постели. - Одним из многих способов... но прежде всего - тебя.

Вэнь Жохань/Вэнь Чжулю, кинк 7 - "двойное проникновение". MDZS, слэш NC-17, 3006 слов (упс))- Пошёл прочь, - Вэнь Жохань резким взмахом руки отослал слугу, помогавшего ему снять воинское облачение и по неосторожности дёрнувшего прядь волос, запутавшуюся в пряжке ремешка. Чжулю, один из немногих вхожих в личные покои Владыки, как раз заканчивал доклад: "слишком позднего" времени не существовало, когда Жохань должен был узнавать обо всём происходящем как можно скорее. Даже если Безночный город уже спал.
Владыка устал за этот день - Чжулю видел это по обозначившимся на его висках голубым венам, напряжённым скулам, более скованному жесту, чем его обычные плавные движения. Быть может, этого не заметил бы никто другой: Жохань никогда, как бы ни был измотан или разгневан, не опускал плеч, не позволял себе дрожи рук, его голос не срывался ни при каких обстоятельствах. Но всё же он был живым человеком, а не небожителем, - и именно поэтому Чжулю его любил.
- Владыка позволит мне это сделать? - спросил он, едва за слугой неслышно закрылись двери.
- Чжулю... использовать тебя в качестве прислуги - всё равно что мечом рубить дрова, - Жохань поморщился, но искра любопытства, мелькнувшая в тигрином прищуре глаз, заставила Чжулю продолжать.
- Пусть Владыка считает это наградой для меня, - если, конечно, я её заслуживаю.
Жохань молчал несколько долгих ударов сердца, глядя на Чжулю и словно что-то решая, - и когда тот уже почти уверился, что сейчас ему велят быть свободным, произнёс:
- Что ж, получай свою награду. Но не забывай: если взялся за чужую работу, сделай её хорошо.
Его голос всё ещё звенел глухим металлом, но он определённо готов был терпеть Чжулю подле себя охотнее, нежели слугу и кого бы то ни было ещё.
Чжулю шагнул на место, которое только что покинул слуга. В себе он не сомневался: он достаточно часто смотрел на Владыку, чтобы выучить все детали его одежд - и повседневных, и парадных, и облачения главнокомандующего. Волосы Жоханя, которые он бережно отвёл в сторону, легли на ладонь прохладной тяжестью. Чжулю сравнил бы их не с водопадом, а с деревом - самым драгоценным и гладким чёрным деревом, из которого не выбивается ни одно волоконце, и из которого рождается гуцинь. Они матово блестели, поглощая отблески факелов, словно не желая, чтобы в этих покоях были иные источники света, кроме Владыки Солнца.
Чжулю казалось, что он недостаточно расторопен - прежней выдержки вдруг начало не хватать, и хотелось хотя бы лишнее мгновение смотреть на открывающиеся из-под нижней рубахи изгибы тела, облитые шёлком, только подчёркивающим каждую черту. Для такого совершенства недостаточно всего лишь родиться в именитом клане, и его не достигнешь пилюлями монахов. Лишь десятилетия самосовершенствования способны создать, выковать такое тело как клинок. Но Чжулю не позволял себе излишних прикосновений, а Владыка не выражал недовольства, - и вскоре вся одежда, кроме штанов, легла на крышку расписного сундука.
- Хорошо, - Жохань шагнул вперёд, потянулся едва заметно, и Чжулю залюбовался тем, как перекатывались его мышцы, освобождённые от жёстких объятий кожаных частей облачения. Жохань сам скинул сапоги и избавился от штанов, присев на край постели. Ничуть не смущаясь своей наготы, он положил лодыжку одной ноги на колено другой: поза достаточно открытая, но не имеющая под собой никакой двусмысленности. Чжулю решил не отводить взгляда.
- Что же, ты и ноги мне омыть захочешь?.. - вопрос Владыки звучал насмешкой, но беззлобной, давая понять, что он не рассердится на отказ.
Чжулю только теперь заметил стоящие у изголовья постели таз и высокий кувшин, над горлышком которого поднимался пар, а на ручке висело небольшое льняное полотенце.
- Да, - ответил он просто. Ни одного приказа, что заставил бы его уйти, так и не прозвучало, и Чжулю преклонил колено у ног Владыки, не поднимая взгляда, но чувствуя его пристальный взгляд как ласку. Ласку, от которой сердце застревало в горле, лоб холодила выступившая испарина, а в низу живота становилось жарко.
Казалось, Жохань мог просто смотреть на него и этим довести до предела. Но руки Чжулю пока действовали независимо от разума, все силы бросившего на то, чтобы сдерживаться. Они смочили полотенце и обтёрли сначала одну стопу, затем другую, осторожно массируя большим пальцем вокруг сустава: Чжулю сам проводил целые дни на ногах и знал, где скапливается усталость. В любой момент он ожидал, что его работа будет окончена - и всё закончится. Но Владыка как будто также чего-то ждал. И Чжулю не выдержал.
- Владыка позволит мне?.. - его голос сел до неузнаваемости.
Ответа не последовало. Быть может, Жохань вовсе не сразу понял, что Чжулю имел в виду... А впрочем - нет, он всё понимал, и это подстёгивало, как язычки пламени. И Чжулю обнял узкую стопу своими жёсткими ладонями и прильнул губами к её подъёму, целуя - снова и снова, уже не в силах остановиться, и медленно поднимаясь поцелуями выше.
Опомнился он только, когда Жохань вытянул другую ногу и, скользнув ступнёй между его бёдер, прижал её к его паху. Сквозь свободную ткань штанов она приняла на себя тяжесть мошонки, с нажимом потёрлась о член, и без того уже приподнявшийся, - и спина Чжулю против его воли прогнулась, а воздух вырвался из лёгких шумным вздохом. Он упал на второе колено, но свести бёдра вместе и скрыть своё возбуждение ступня ему не позволила.
- И ты не говорил мне, чего хочешь на самом деле, - произнёс над его головой Жохань с мягкой укоризной. - Иди сюда.
С последними словами он запустил ладонь в волосы Чжулю, не столь длинные, как у большинства заклинателей, пропустил пряди между сильными пальцами - и сжал их в кулаке, потянув к себе и вверх. От корней волос и волной вниз по позвоночнику Чжулю прошила такая сладкая дрожь, что он замер, не подчиняясь этому движению и вынуждая Жоханя усилить натяжение, - и лишь тогда медленно подался навстречу.
- Вот как... Значит, тебе нравится, когда тебя принуждают?.. - в голосе Жоханя было лёгкое удивление, но, похоже, это открытие не было для него неприятным. Скорее наоборот: Чжулю мерещилось за этими словами одобрение, удовлетворение... или же он просто слышал то, что хотел услышать?..
Так или иначе, крепкая хватка не давала ему ни кивнуть, ни мотнуть головой, а в горле пересохло так, что он не смог произнести ни слова. Сперва ноздри Чжулю защекотал пряный запах, затем член Жоханя оказался прямо перед его глазами, - и этот член также был напряжён и твёрд. Чжулю никогда бы не подумал, что назовёт такую тривиальную часть тела красивой, - но член Владыки с его крупной головкой и узором вен в самом деле был красив. А на его собственный член всё ещё давила ступня Жоханя, так что перед глазами темнело и плыло.
- Убери руки за спину, - приказал Жохань тем же тоном, каким всегда отдавал приказы, и Чжулю исполнил этот приказ. Несмотря на то, что со стороны он наверняка выглядел дико, Чжулю не испытывал ни малейшего чувства неправильности. Всё было так, как нужно. Он был создан для этого: служить воле Владыки. Пусть и не каждый осмелится развлекаться в постели со своим оружием. Но Вэнь Жохань не был "каждым".
Жохань придержал свой член свободной рукой, чтобы Чжулю было удобней, и коснулся головкой его губ. Чжулю не требовалось иного приглашения: он обхватил её губами, целуя, вылизывая, посасывая. Он целиком забирал головку в рот, но чуть погодя Жохань вновь потянул его за волосы к себе, заставляя принять глубже. С непривычки Чжулю подавился, когда головка уткнулась в заднюю стенку его глотки, - горло свело спазмом, он болезненно закашлялся. Жохань позволил ему отстраниться.
- Тебе ещё многому придётся научиться, - заметил Жохань с терпением наставника.
Вместо ответа Чжулю вновь припал к его члену губами, старательно лаская. Последующие долгие минуты Владыка позволял ему самостоятельно работать ртом, но и слишком много воли не давал, направляя рукой в удобном самому Жоханю темпе и время от времени насаживая так глубоко, как ему хотелось. В конце концов горло словно онемело, и Чжулю понял, что ему даже нравится, как член входит в узкую глотку. И с каждым движением головы он также тёрся членом о ступню Жоханя, чувствуя, что натянувшаяся у головки ткань уже промокла насквозь, хотя он даже ещё не кончил. И стыдно было бы кончить так, в штаны, словно мальчишке!..
Лишь в последние мгновения Жохань помог себе ладонью, и на лицо и губы Чжулю упали жаркие вязкие капли. Расслабленность Владыки, откинувшегося назад, на подушки, стала для него лучшей наградой. Хотелось спросить: "Владыка позволит мне остаться?", - но это было бы слишком дерзко. К тому же стояло у Чжулю так, что это было почти больно, и с этим нужно было что-то сделать. Поэтому он спросил только:
- Владыка позволит мне прийти завтра?
Голос был хриплым, горло саднило, но Чжулю не сомневался в том, что захочет ещё.
- Завтра будет завтра, - улыбнулся Жохань. Но это не было отказом.

После этой ночи Жохань вызывал Чжулю ещё несколько раз, когда тот был в Безночном городе, а не на задании за его пределами. Чжулю нравилось, что с каждым разом Владыка мог использовать его рот всё свободнее, не сдерживая себя и не жалея его. Он вновь и вновь опускался на колени, заводил руки за спину, держа себя ладонями за запястья, и плавился в солнечном пламени, терзающем его горло. А затем уходил к себе, - и хорошо, что покои телохранителя были рядом с покоями Владыки, и некого было встретить по пути. Но - плохо, что стены были слишком тонкими, и Чжулю кусал себя за руку едва не до крови, чтобы не выдать себя стоном, когда достигал разрядки за пару грубых движений.
Когда в очередной вечер Чжулю вошёл в покои Владыки и привычно шагнул к нему, чтобы помочь раздеться, тот остановил его жестом:
- Разденься сам.
Они сняли с себя одежду почти одновременно. От того, что теперь он стоял перед Владыкой обнажённым, кровь ударила Чжулю в голову, та закружилась, - и обрушилась оттуда в пах, туго заполняя ничем не сдерживаемый член. Жохань присел на постель, взглядом указав Чжулю на место у своих ног. Тот встал на колени, ожидая ещё одного взгляда, который разрешит дать волю губам и языку, - но Жохань вместо этого потянулся к чайному столику и достал из шкатулки какой-то предмет. Член, искусно выточенный из розового камня.
- Раз уж ты добровольно подался ко мне в наложники, то тебе следует познакомиться и с этим, - Жохань посмеивался, протянув игрушку к самому лицу Чжулю.
Лизать камень показалось Чжулю странным, поэтому он прикоснулся к нему кончиками пальцев. К его удивлению, тот оказался не гладким и холодным, а чуть бархатистым на ощупь, и быстро согревался в ладони Жоханя. Предназначение этой вещицы Чжулю прекрасно понимал, но оно не вызвало протеста ни в его теле, ни в его разуме. Он поднял на Жоханя вопросительный взгляд, прося приказов. Всё ещё улыбаясь, Жохань положил два пальца на его губы, и Чжулю коснулся их языком. Пальцы толкнулись в его рот по самые костяшки. Прикрыв глаза, Чжулю с упоением сжал эти пальцы губами и скользнул между ними языком, ещё и ещё. Это было новой наградой: руки Жоханя, красивые и сильные, давно будоражили его мысли.
- Ты делаешь успехи, - похвалил Жохань. - Встань на четвереньки, прогнись поглубже.
Чжулю расставил колени, поднимая зад, опускаясь вниз грудью и запрокидывая голову. Жохань, как обычно, взялся за его волосы, крутанул запястьем, наматывая их на кулак. Следом за приказом убрать руки за спину Жохань сменил пальцы на член и, едва Чжулю разомкнул губы, толкнулся им сразу на всю длину. Чжулю задохнулся, на глазах выступили слёзы, - но стерпел: такое уже бывало. Однако Жохань склонился вперёд, только сильнее надавливая членом на его глотку, и провёл влажными от слюны пальцами между его ягодиц.
Чжулю напрягся было, когда палец попытался проникнуть внутрь, но заставил себя открыться, - тем паче что Жохань был более настойчив и нетерпелив, чем прежде, явно считая его достаточно готовым. Жохань растягивал его двумя пальцами и размеренно толкался бёдрами в его горло, а затем убрал пальцы - Чжулю ощутил пульсирующую пустоту - и вновь взялся за отложенный было в сторону каменный член. Чжулю не видел, утыкаясь носом в мягкие чёрные завитки волос в его паху, но слышал, как Жохань макнул игрушку головкой в плошку с маслом, видимо стоявшую в той же шкатулке. Несколько капель масла упало ему на спину, когда Жохань вновь потянулся к нему и приставил твёрдый стержень к приоткрытому входу.
Жохань вводил каменный член медленно, даже слишком медленно, - зато после этого терпение ему изменило, и он начал двигать быстрее и резче и бёдрами, и рукой, сжимавшей рукоять игрушки. Чжулю никогда прежде не испытывал столько ощущений разом - пронзённый с обеих сторон, он терялся в них, пьянел ими, горел заживо. Жохань вовсе не выходил членом из его горла, не давал ни мгновения передышки - жадно брал его частыми рывками, зная, что Чжулю выдержит его силу. И Чжулю был счастлив оттого, что Владыка не ошибался в этом знании.
- Ты ведь хочешь сейчас, чтобы это я имел тебя сзади?.. - от голоса Жоханя, севшего до низкого рыка, голову Чжулю повело ещё больше. - Жаль, что меня не двое...
Каменный член ударял под таким углом, что всякий раз задевал какую-то чуткую точку внутри, отчего Чжулю била крупная дрожь. Он не мог даже стонать - а хрипящие и хлюпающие звуки, которые издавало его горло, были исключительно непристойными. Слюна стекала с растянутых уголков его губ по подбородку, вязко струилась, смешанная со смазкой, на пол. Он сам себе напоминал сейчас пса - больше, чем обычно: слюнявую псину, стоящую на четвереньках; и учили его, как псину, - но ему это нравилось. И нравилось, как несдержанно стонал Жохань, когда он сглатывал его головку, хотя горло давно болело, а челюсти затекли.
Жохань кончил быстро, и Чжулю проглотил всё до капли. Выпустив игрушку, Жохань похлопал её по торчащей рукояти:
- Держи. Дальше сам.
Чжулю послушно обхватил рукоять ладонью и начал двигать каменным членом в себе. Мучительно хотелось прикоснуться к своему напряжённому члену, прижавшемуся к животу, - но такого приказа не было. Он не знал, сумеет ли кончить без рук, но знал, что по крайней мере доставит Владыке удовольствие этим зрелищем. Тяжело дыша и сипло стоная, он яростно долбился игрушкой в свой зад, сжимая бёдра, выгибая спину, то почти роняя голову в пол, то вскидываясь. Жохань смотрел. Смотрел и не помогал ничем, и каждый взмах его ресниц был как удар хлыста, срывающий кожу. До костей. До нутра. Которое также принадлежало ему.
Когда Чжулю наконец кончил, ему показалось, что на несколько мгновений он потерял сознание - от нестерпимой остроты ощущений, и просто от изнеможения. Но голос Владыки он услышал.
- У тебя получилось. Не ожидал.
- Владыка, чем я могу заслужить?.. - Чжулю осмелился заглянуть ему в глаза. Каменный член он выдернул и бросил. Да, он хотел, чтобы Жохань брал его сам. Членом, пальцами, как пожелает, но сам. Брал без остатка.
- Ты знаешь, о чём просишь, - произнёс Жохань предупреждающе. И Чжулю почти услышал не прозвучавшее вслух: "И ты ещё можешь отказаться".
Чжулю кивнул.
- Тогда однажды ты получишь и это. Только не пожалей.

Ещё несколько ночей начинались для Чжулю с того, что Жохань велел ему разрабатывать себя самого пальцами и искусственным членом, пока сам он трахал горло Чжулю, иногда стоя, - медленней или жёстче в зависимости от того, насколько ему нужно было сбросить напряжение. Кончив, он требовал, чтобы Чжулю дрочил при нём, не прекращая при этом двигать внутри себя игрушкой. Ему нравилось, что Чжулю не боялся боли, - хоть он и не говорил об этом вслух, Чжулю это чувствовал, читал во взгляде. Но также Чжулю понимал, что когда он подводил себя к разрядке торопливо и грубо - Владыке было скучно. Он учился доставлять удовольствие себе, что было едва ли не самым сложным: вводил каменный член глубоко и плавно - представляя, как Владыка брал бы его, - сжимал его внутри, проводил пальцами по самым чувствительным точкам на своём члене - и изливался в ладонь. Под обжигающим взглядом Владыки.
И Чжулю дождался.
- Ложись грудью на кровать, - приказ последовал, когда ничто не предвещало перемен: Чжулю стоял на коленях, опустившись задом на каменный член по самую рукоять, и обсасывал головку члена Владыки, ожидая, как скоро она втолкнётся в горло.
Чжулю так и шагнул к кровати на коленях, и устроился, как велел Владыка. Руки он привычно сложил на спине. Его потряхивало от одного лишь предвкушения: он не мог предугадать, как Жохань пожелает им распорядиться. Каменная игрушка всё ещё была внутри, когда скользкие от масла пальцы дотронулись до растянутых ею краев и с силой надавили.
- Выдержишь?.. - коротко спросил Жохань, и его голос был тяжёлым: такие вопросы, как и ответы на них, не сводят в шутку.
- Да, - выдохнул Чжулю, и последний звук перетёк в стон, как только пальцы протиснулись внутрь, рядом с игрушкой. Этого уже было слишком много, так много, что сделалось больно дышать. Чжулю замер, кусая губы, а Жохань подвигал пальцами, словно ожидая, что он передумает и скажет "Нет".
- Ты сказал.
Жохань не пожалел масла, но его член всё равно с трудом входил между стенок, уже занятых каменным членом, который он придерживал за рукоять. Чжулю кричал беззвучно, хватая ртом воздух и вцепившись в свои предплечья до синяков.
- Поначалу больно, - спокойно согласился Жохань. - Но это станет лучшим, что ты испытаешь в жизни. Верно? Скажи это ещё раз.
- Да, - не то пролаял, не то прорыдал Чжулю; это нельзя было назвать словом, но то, что происходило, также сложно было назвать чем-то человеческим.
Жохань придержал его за сложенные руки и начал двигаться, выдерживая уверенный ритм, - и в том же ритме его ладонь приводила в движение второй, искусственный член. Чжулю лежал щекой в лужице слюны и слёз, стонал и вскрикивал. Казалось, его услышат во всём дворце, но это было уже не важно. Всё было не важно, кроме силы Владыки, прокатывающейся сквозь всё его раскрытое тело. Должно быть, так себя чувствует тот, кем овладевает золотой дракон - жаркий как пламя из недр земли, неудержимый как вихрь, ненасытный как лава.
- Хорошо, что меня не двое, - вдруг доверительно прошептал Жохань над его ухом, склонившись к нему, напирая тяжёлыми бёдрами. - Иначе я растерзал бы тебя вовсе, а ты ещё нужен мне... слишком нужен...
Когда тело освоилось и боль отступила, Чжулю осознал, что "хорошо" - в самом деле недостаточно яркое слово для того, чтобы описать, каково ему было принимать Владыку вдвойне. Он весь растворился в чужом наслаждении, стал его продолжением, живым воплощением, на грани столь острой, что уже почти не чувствовал себя самого. Его член был прижат к краю постели, и, содрогаясь на пике возбуждения, он кончил, быть может, не единожды. Жохань кончил также, но это Чжулю понял, лишь когда тот вышел из него и вытащил каменный член, и его семя просочилось наружу, дразня чувствительные края, и стекло по яйцам и члену Чжулю.
Всё тело Чжулю было ватным, и он понимал, что не сможет уйти, даже если захочет, - а он не хотел. Даже если Владыка прикажет убираться прочь, - но Жохань сидел рядом, переводя дух. Так близко.
- Владыка позволит мне остаться? - негромко спросил Чжулю прежде, чем подумал. Он упёрся ладонями и всем телом забрался на постель.
- Оставайся, - Жохань усмехнулся. - Скоро я сам не захочу засыпать не в твоих руках.
- У меня руки убийцы, а не любовника, - возразил Чжулю. - Так когда-то сказала одна женщина.
- Чушь, - обронил Жохань, но с такой уверенностью, что сердце Чжулю пропустило удар.
Он многому научился, чтобы доказать своё право быть здесь. Но всё начиналось только сейчас.

Кирицуши Тошио/Йокоя Канзаки, кинк 11 - "доминирование". Loveless, джен/слэш NC-17, 2517 словВозвращаясь в Школу в качестве психолога, Канзаки не раз задавался вопросом, почему в отношениях между Бойцами и Жертвами столько насилия, - и каждый раз отвечал сам себе: ломать границы и провоцировать пограничные эмоции - самый быстрый способ заставить оружие работать. Не самый эффективный, - но когда каждый Боец имеет дело с такими же, как и он, сломанными противниками, это не имеет значения. Столетия назад иная пара, если повезёт, могла успеть стать зрелой прежде, чем ей приходилось защищать земли своего княжества, - теперь же, с появлением Арены, возраст пар, выходивших в Систему, уменьшался с каждым десятилетием. Новые звёзды Арены вспыхивали и гасли, и что-то подсказывало, что очередная выбившаяся в фавориты пара уничтожала саму себя изнутри быстрее, нежели с ней расправлялись соперники.
Кому-то из учеников Канзаки советовал обратиться к психиатру - но только ради соблюдения формальной профессиональной этики, поскольку знал: не обратятся. Психиатру не расскажешь о Системе, об Арене и о том, почему для того, чтобы снова и снова возвращаться на Арену и побеждать, необходимо получать удовольствие от чужой боли. Или от своей. И почему эти победы становятся подходящим смыслом существования для тех, кто не готов ждать, пока что-то наладится в прочих сферах их жизни, зависящих от других. От родителей, школьных учителей и университетских профессоров, начальников и чиновников... В Системе - всё в твоих руках. И эту власть брали любой ценой.
И также Канзаки знал, что однажды встретится в бою не только с теми, с кем сам тренировался во время обучения, но и с теми, кто обращался к нему за помощью.

Сегодня он встретил Тошио после пар - за воротами территории университета и чуть в стороне, у автобусной остановки, чтобы не привлекать к себе лишнего внимания. И едва они свернули в переулок, где мимо проезжали только студенты-велосипедисты, сосредоточенные на круто уходившей вниз дорожке, - притянул Тошио к себе и уткнулся носом и губами в короткие алые пряди.
- Не поцеловал тебя с утра - и ты не представляешь, насколько соскучился за день, - пробормотал Канзаки, торопливо касаясь губами прохладной кожи за его ухом. Остановиться и долго, вдумчиво целоваться хотелось прямо здесь и сейчас, но лучше было потерпеть до дома или хотя бы до безлюдного парка.
- Кто-то слишком долго спал, - усмехнулся Тошио в ответ. - Но ты и работал вчера допоздна. Когда ты только лёг, помятый мужик из твоей книжки уже успел мне присниться.
- Этот "помятый мужик" - Габор Матэ.
- Ну, мне он не представился, - Тошио пожал плечами.
- А если ты меня разбудишь и поцелуешь, я потом буду спать ещё слаще.
- Если я тебя разбужу - я знаю, чем это закончится! - ладонь Тошио, также приобнявшего Канзаки, на мгновение словно случайно сорвалась пониже поясницы. - Тем, что я опоздаю к первой паре.
Переулок, совершая плавный поворот, спускался к небольшой площадке перед американским кафе. В воздухе запахло пережаренным маслом из его работающих на полную мощность кондиционеров - и ещё чем-то знакомым, похожим на запах перед грозой.
- Ты тоже это чувствуешь?.. - с досадой поинтересовался Канзаки. Странная смесь лёгкого раздражения и азарта в такие моменты была достаточной, чтобы не развернуться и уйти, а захотеть надрать очередную задницу, вздумавшую встать на пути именно сегодня.
- Ещё одна звёздочка на фюзеляж, - Тошио размял пальцы. - Но я о тебе беспокоюсь. Ты много работаешь в последнее время.
- Зато я выспался, - парировал Канзаки, присматриваясь к потенциальным противникам.
С началом осени кафе ещё не убрало с улицы летние конструкции из скамеек и столиков под сложенными зонтами, и на одном из таких сидений расположились двое. Тот, перед кем на столике стоял большой пластиковый стаканчик для молочного коктейля или баббл-чая, был Жертвой - в этом Канзаки не сомневался и без прочих признаков. Ушастое существо с розовыми волосами, отвести бы за ухо домой... Вторая половина пары была Канзаки знакома. Вернее, знаком. Боец, лет на пять старше своей Жертвы, сидел на другом конце скамейки - настолько далеко, насколько позволяла тонкая цепочка, свисавшая с его ошейника. Если бы не он - и другие такие же, как он, - Канзаки не засиживался бы до глубокой ночи за книгами по немного не своему профилю.
- Я его знаю, - шепнул он.
- И знаешь его стиль боя? - Кирицу заинтересованно подобрался.
- К сожалению, нет. Болевые точки - знаю, но это, видишь ли, врачебная тайна.
Они приблизились, как сближаются собаки или волки, желающие заявить о своих мирных намерениях: не напрямую, а по дуге. Канзаки поздоровался с Бойцом, и тот нервно кивнул, глядя в сторону.
- Ты ведь не хочешь драться, - мягко заметил Канзаки.
- Трус, - сообщила Жертва. В самом деле сообщила, неожиданно приятным голосом какой-нибудь принцессы из мюзикла. А впрочем, какая разница?..
- Нет, у меня просто другие приоритеты, - ответил Канзаки. - Ну, знаешь, вечер с любимым человеком. Пицца, пиво, компьютерные игры и прочее, о чём мне по закону нельзя рассказывать несовершеннолетним.
- Скучно, - обронила Жертва. Канзаки развёл руками. Тошио выразительно хмыкнул.
Если открывать Систему, то сейчас, пока никто не вышел из кафе, - иначе в Систему может затянуть случайных людей. Детишкам наверняка объясняли про технику безопасности, но кто о ней помнит...
- Место, - всё тем же мелодичным голосом скомандовала Жертва, наступая на цепочку, болтавшуюся у самого асфальта. Цепочка натянулась, но Боец и ухом не повёл, по-прежнему делая вид, что ему очень интересны окна дома напротив.
- Место, - повторила она, спокойно и уверенно, и потянула за свой конец поводка, медленно наматывая его на кулак и притягивая обладателя ошейника к прижимающему цепь сапогу. Боец подчинился, так же медленно соскользнув со скамейки и встав коленями на сырой асфальт, и наклонялся за тянущей его цепью до тех пор, пока не уткнулся лицом в безупречно начищенную поверхность сапога.
Чёрную кожу ошейника украшали ажурные металлические вставки - возможно, что из серебра, - а сапоги были высокие, с широким тупым каблуком. Быть может, девочка увлекалась верховой ездой. Это бы многое объясняло.
- Ты говорил, он не хочет драться? - удерживая цепь натянутой, она с вызовом посмотрела на Канзаки. Снизу вверх, но показалось, что наоборот. - Он захочет, если я прикажу.
Боец потёрся щекой о носок сапога, задевая бархатом ушей ремешки застёжек.
- Может, хватит уже играть, и перейдём к делу? - подал голос Тошио.
Жертва неприязненно дёрнула ухом, но не удостоила его взглядом.
- Игра?.. Но даже если игра окончена... - она нагнулась и одной рукой расстегнула ошейник, беззвучно упавший на асфальт. - И даже если я снимаю ошейник, он помнит своё место. И знает, что нужно делать. Он всё равно остаётся моим преданным псом, не важно, в игре или нет.
Она ухватила Бойца за волосы на затылке и без видимого усилия заставила выпрямиться.
- Я говорю правду? - спросила она уже тише, но по-прежнему властно.
- Да, хозяйка, - ответил Боец с искренней благодарностью. Казалось, произошедшее избавило его от решения некоей сложной дилеммы, и теперь он выглядел более расслабленно.
Поднялись они одновременно: Жертва - со скамейки, Боец - с колен. Скупые и плавные движения выдавали в нём человека, не пренебрегавшего тренировками. По реальности, погружавшейся в чернильные сумерки, прокатилась мерцающая рябь открывающейся Системы. Канзаки всегда с любопытством отмечал, как изменяли в Системе окружающий мир разные пары. После склонных к безумию и гротеску - ещё долго кружилась голова. А у любителей дисциплины асфальт стал похожим на мраморный пол - падать на колени наверняка будет неприятно. И наверняка придётся. Встречу с ремнями, врезающимися в кожу и выворачивающими шею и руки под болезненным углом, и, быть может, хлыстом - тоже можно будет ожидать, если пропустить хотя бы одну атаку. Но Канзаки знал, что Тошио пропустит ровно столько атак, сколько его Жертва попросит пропустить. И что он сам выдержит ровно столько, сколько потребуется, чтобы его Боец мог вложить все силы в свою атаку - и поскорее покончить с этой встречей.
- Спасибо за наглядную демонстрацию, - успел проговорить Канзаки, прежде чем между ним и другой Жертвой обозначилось необходимое расстояние. - Но я предпочитаю побеждать своим способом.
...Когда бой был окончен и Система закрылась, они разошлись не сразу.
Розоволосая Жертва сидела на краю скамейки и пыталась допить содержимое уже опустевшего стаканчика. Широкая соломинка, которую она сжимала искусанными губами, издавала глухие свистящие звуки. Сама она почему-то напоминала куклу, которую уронили с полки.
Канзаки тоже сидел, переводя дух, между двумя Бойцами. Кирицу курил, и он жадно вдыхал запах табака - это всегда успокаивало Канзаки.
- Наверное, я больше не смогу говорить с вами как с психологом?.. - осторожно предположил чужой Боец.
- Наверное. Насчёт боёв в Системе нет прямых указаний, - Канзаки усмехнулся. - Но ты всегда сможешь поговорить со мной как с человеком.
- И как человек... так что вы всё-таки делаете, чтобы побеждать?
Канзаки посмотрел на фонари, на огонёк сигареты Тошио, на выходивших из кафе посетителей. После боя не получалось сложить конструктор из нужных слов, тело звенело отголосками боли, как давно отпущенная струна, и хотело только одного - в совершенно конкретные объятия, и погорячее.
- Слушаю своё сердце, пожалуй. Как в самой попсовой песне.
- В каком смысле? - Боец недоверчиво склонил голову, и в самом деле напоминая в этот момент собаку.
- В смысле, слушаю вот его, - Канзаки кивнул на Тошио и, посмеиваясь, поднялся. Всё ещё немного пошатывало, но пора было прощаться, пока совсем не стемнело.
Когда они доехали до дома и прошлись через парк, случившееся сражение, как часто бывало, уже начало казаться Канзаки чем-то не более значимым, нежели утомительный, но по-своему увлекательный сон. Ему нравилось восхищаться Кирицу во время боя, нравилось чувствовать связь, нравилось прижаться к нему после, - но он мог назвать немало вещей, заниматься которыми вместе было куда приятнее.
- Сколько ни сталкивался - никогда не хотелось попробовать чего-то подобного, - признался Канзаки, как только Тошио вспомнил в разговоре своего недавнего соперника. - Не могу воспринимать всё это всерьёз.
- Все эти ритуалы подчинения?.. И я не могу, - Тошио еле заметно поморщился. - Потому и ушёл в своё время из Школы. Не только поэтому, но... и поэтому тоже.
- Нельзя заставить доверять. Но некоторые вещи могут говорить о доверии, когда оно уже есть. Например, я бы позволил тебе меня связать, и... вообще что угодно позволил бы, потому что знаю, что ты не станешь злоупотреблять.
- И я это ценю.
- А я не просто так говорю, между прочим.
- Так бы и сказал, что это предложение, - беззлобно хохотнул Тошио. - Только чур, потом поменяемся. Для чистоты эксперимента.

И вот Канзаки был разложен на футоне, а из банданы получилась достаточно плотная повязка на глаза. Чем связать руки - не нашлось, но, как смеялся Тошио, "Я тебя и так зафиксирую". И зафиксировал же, когда всласть огладил его бёдра, живот и грудь, прищемил соски пальцами, сбивая дыхание, - и вдруг уселся сверху на грудь, коленями прижимая к футону запястья.
Когда Тошио обхватил его член обеими ладонями, ему не пришлось долго стараться - от дразнящих ласк всех десяти пальцев плоть восстала так быстро, что Канзаки сам едва успел это осознать. Одна рука Тошио скользнула ниже, и Канзаки просяще развёл и приподнял бёдра. Тошио над ним одобрительно хмыкнул, убрал руку и мгновение спустя вернул, и два скользких от смазки пальца вошли внутрь под непривычным углом. Тошио то тянул их на себя, то расслаблял, вводил глубже и снова тянул так томительно-бережно, что бёдра Канзаки свело сладкой дрожью, и он не удержался от стона. Под весом Кирицу он не мог даже выгнуться. Затем он почувствовал, что тот наклоняется вперёд, и, ощутив его губы на головке своего члена, едва не кончил и выругался.
- Эй, полегче! Ты сам хотел, чтобы я тобой распоряжался, - смешок Тошио обжёг чувствительную головку горячим дыханием. Легко сказать: легче-то от этого не стало.
- Хотел и хочу. Но я же могу просить? И буду, иначе тебе придётся заткнуть мне рот, - возразил Канзаки, рвано дыша. - Вставь мне, пожалуйста, и не жалей...
Тошио ещё немного погладил его пальцами внутри и медленно вытащил их (Канзаки вновь пробрало дрожью предвкушения), поднялся, и мгновения слепого ожидания показались вечностью. Вот сейчас, уже почти, нет, ещё несколько секунд... Тошио устроился между его бёдер, раздвинув их своими, взял запястья Канзаки и скрестил их у него над головой, удерживая одной рукой. Канзаки был готов, раскрыт, - но вошёл Тошио всё равно неожиданно, резковато и глубоко. Канзаки ахнул, порадовавшись, что Кирицу держал его руки: иначе мог бы обзавестись свежими царапинами на спине. Тошио накрыл его губы поцелуем и почти сразу, не дав передышки, начал толкаться бёдрами - размеренно и в то же время порывисто. Именно так, как Канзаки и хотел.
Теперь-то Канзаки понимал, в чём фишка завязанных глаз: отсутствие зрения обостряло все прочие чувства до предела. Каждое прикосновение было сродни электрическому разряду. Каждый звук - голос, дыхание, стон - отдавался в нём эхом под кожей. Улавливать на чужих губах собственный солоноватый вкус - будоражило и пьянило вдвойне. Он целовал Тошио отчаянно, искупая невозможность обхватить его руками, подавался навстречу всем телом. Возбуждение было жгучим - иначе не скажешь. Утолять его - всё равно что запивать водой перец чили: будет хотеться только острее.
Тошио, видимо почувствовав, что Канзаки берёт на себя слишком много воли, когда поддаёт бёдрами и насаживается сам, и требует большего, - навалился сильнее, почти складывая его пополам и ударяя членом размашисто и часто. Часть веса он перенёс на руку, прижимающую запястья Канзаки, а другой рукой крепко удерживал его за бедро, чтобы от каждого толчка его тело не качалось вперёд. Канзаки знал, что он не настолько хрупкий и от хватки Тошио на его бедре и запястьях едва ли останутся синяки, - но даже если останутся... Ему нравилось чувствовать силу Тошио и на себе, и внутри себя. И он просил "да, ещё, ещё", слыша словно со стороны, как его собственные гортанные стоны сливаются со звонкими шлепками бёдер о бёдра. Чувствуя, как Тошио целует-кусает его шею и плечи. И даже под повязкой закрывал глаза, растворяясь в ощущениях, позволяя им накрыть себя с головой...
Тошио не впервые вколачивал его в футон, поддаваясь его подначкам, - но сейчас, балансируя за один шаг (недоступный из-за невозможности к себе прикоснуться) от разрядки на тонкой грани между наслаждением и болью, Канзаки вдруг вспомнил все те бои, тренировочные и не только, когда бывал временно ослеплён. На долю мгновения ему показалось, что он не знает, кто именно берёт его сейчас, - а эта паническая нотка была вовсе не тем, что украсит, как там выразился Кирицу... эксперимент.
- Пожалуйста... развяжи, - выдохнул Канзаки хрипло. - Я хочу тебя видеть.
Видимо, что-то было в его голосе такое, что заставило Тошио сдёрнуть с него повязку одним движением и ободряюще улыбнуться заморгавшему от света Канзаки:
- Всё хорошо?.. Ты лучше на себя посмотри!..
Канзаки машинально подчинился и приподнял голову, разом увидев и свой твёрдый член, роняющий вязкие капли на живот, и разведённые ноги, и член Тошио, входящий на всю длину. И почему-то от этого зрелища - после темноты - по телу прокатилась новая мучительно-жаркая волна возбуждения. И блеск в глазах Тошио, и то, как он почти беззвучно рычал, когда Канзаки сжимался... всё это сводило с ума.
- Мне тоже нравится, - выдохнул Тошио и, отпустив его бедро, сжал ладонью член Канзаки. Провёл ею один раз.
И Канзаки кончил - от одной лишь вспыхнувшей мысли, что в полной власти Тошио было не только его тело, но и его оргазм, который тот мог откладывать сколь угодно долго - и мог подарить в любой момент. Собственный вскрик ещё звенел в ушах, а натянутые судорогой мышцы ещё не слушались, когда Канзаки осознал, что сам Тошио ещё не кончил, и хрипло прошептал:
- Не вынимай...
Ставшие беспорядочными толчки ударяли, казалось, не просто по самой чувствительной точке, а по обнажённым нервам, и, выгибаясь, Канзаки снова стонал в голос, не зная, что прольёт раньше от переполняющих его ощущений: ещё раз семя, или слёзы. Но Тошио кончил быстро, заполняя его нутро жаркой влагой и чувствительно прикусывая его над ключицей, и этот укус отрезвил Канзаки. Он обнял Кирицу, едва тот отпустил его руки, перекатился на бок, утыкаясь в его шею и целуя.
- Если это было слишком грубо... - начал было Тошио, но Канзаки легонько куснул его сам:
- Прекрати. Всё было потрясающе.
- А ты всё-таки раскомандовался, - улыбнулся он лукаво.
- Вот когда поменяемся местами, тогда и покажешь, как правильно, - ласково проворчал Канзаки. От эйфории после оргазма в этот раз даже язык заплетался.
- А ты уверен, что мы вообще хоть что-то делаем правильно?..
- Не-а. Но именно в этом секрет нашей силы, между прочим...

Оддгейр/Диориль ап Лианнан, кинк 25 - "ревность". C:tD, слэш NC-17, 2002 словаОдд слишком порядочный, чтобы открыто ревновать к обречённым, и порой это выводит Диориля из себя. То, что Благие не испытывают негативных эмоций, - ведь чушь. Всё они испытывают, просто не показывают. И страдают молча. И не скажешь же: ты сам видел, кого выбирал. Легче-то от этого всё равно не станет. К тому же, кто кого выбрал - ещё вопрос. После Кризалиса гадаешь, почему встал на путь Подменыша, превращающий ши Лианнан в совсем уж бабочку-однодневку, - а потом находишь своего тролля и ещё издалека понимаешь: вот поэтому.
- Каково это..? - Оддгейр не заканчивает вопроса, подбирая слова, но Диориль уже знает, что он имеет в виду: "Каково это - любить многих".
- Я показываю им то, что они хотят видеть, и даю то, что они хотят получить. Я же муза, Одд. Для кого-то я сама невинность, для кого-то я порок и соблазн. Но фишка в том, что я никому не вру и со всеми искренен. Это не маски и не роли, всё это есть во мне. И всё это сразу и одновременно - только для тебя. Только ты знаешь меня настоящим, так что я могу быть уверенным, что на тебя мои чары не действуют. И ты со мной не потому, что я тебя соблазнил.
Оддгейр не ответил, только смотрел, - но, Дан, как он умел смотреть!.. Дио лежал, раскинувшись, поперёк постели, совершенно обнажённый, и под этим взглядом потянулся всем телом, до хруста в подъёмах стоп. Затем он подтянул и согнул в коленях ноги, упёрся пятками в край кровати и приглашающе приподнял бёдра. Этому телу оставалось два года до совершеннолетия, возбудить его было легче лёгкого, и Одду приходилось с этим считаться. А волосы Дио были ещё влажными после душа, он смыл с себя чужие запахи и предпочёл бы не тратить время на разговоры, - но пока тролль был явно не настроен к решительным действиям. И лучше было объясниться, прежде чем снова нападать на него с поцелуями, - хотя боги свидетели, непросто было сдерживаться.
Оддгейр наклонился и целомудренно провёл губами по его втянутому животу и впадинке между изгибами рёберной клетки. Диориль задержал дыхание, любуясь им из-под ресниц.
- И я с тобой тоже не ради этого, - проговорил он, протянув руку и погладив член тролля сквозь бархатистую ткань домашних штанов. От того, как напряглись бёдра Одда, кровать скрипнула. Риль никогда бы не подумал, пока не познакомился с ним, что такой гигант может быть настолько чутким и отзывчивым. - Но я помню тебя прекрасным северным варваром, и от твоей силы до сих пор захватывает дух. Ты не сможешь изменить мою природу, но сможешь сделать меня своим. Оприходовать добычу, которая сама пришла в твою пещеру. Доказать всем, а прежде всего себе, что я твой и ничей больше.
- Мне не нужно ничего доказывать, - Оддгейр покачал головой. Его волосы, почти распустившийся хвост, щекотали кончиками живот Диориля, покачивающего бёдрами вверх-вниз.
- Тогда считай, что это нужно мне. Чтобы ты не смотрел на меня так печально, словно что-то теряешь.
Чуть более настойчивые поглаживания со стороны Дио возымели эффект, и широкие ладони тролля легли на его ягодицы, а два средних пальца прикоснулись подушечками ко входу, едва заметно оттягивая края, словно проверяя. Диориль одобрительно, стонуще замурлыкал. Оддгейр потянулся было к столику у кровати, но Дио мягко перехватил его руку:
- Плюнь, - и он засмеялся, когда на лице тролля отразилось понимание двузначности слова. - Не хочу смазку, хочу только тебя.
Когда Одд вошёл в него и Риль надёжно сцепил лодыжки у него за спиной, обнял его за плечи, почти повисая на нём и двигая бёдрами навстречу, - тогда, убедившись, что тролль уже никуда не денется, Диориль горячо зашептал ему на ухо:
- А знаешь, что? В следующий раз встретишь меня у его дома. Чтобы он это видел.
- Но это...
- Жестоко? А я ведь жестокий, Одд. - насаживаясь на такой член, как у Оддгейра, и дышать-то было непросто, не то что говорить, но Рилю даже нравилось задыхаться под ним. - Если, конечно, помочь умереть, а не длить агонию, - это жестоко.
- Так... скоро? - и слышать, как садится голос самого Одда, Дио тоже нравилось. Он знал, что был узким просто в силу анатомии, и принимать тролля каждый раз было до крика сладко. Для них обоих.
- Пусть лучше пьеса останется недописанной... - прошептал Диориль, оглаживая его волосы и плечи. - Даже по нынешним временам она... слишком...
- Она тебе не нравится? - в голосе Оддгейра послышалось удивление и, кажется, даже надежда. Он плохо умел скрывать свои эмоции, а уж во время секса и подавно.
- Нравится, - Диориль усмехнулся, голос срывался. Желанное давление глубоко внутри было сильным, тяжёлым, горячим, и смеяться было почти больно, но хотелось только большего. - Но ещё больше мне понравится, если ты засадишь мне покрепче. Давай же, ну...
Он чуть сжался, до искр перед глазами, заставляя тролля зашипеть сквозь зубы, и вдохнул поглубже, раскрываясь, предлагая ему самому выбрать темп. Такой, при котором ни говорить, ни думать уже не хотелось. Но между стонами и всхлипами Диориль всё же вырвал у Одда обещание - и даже если в этот момент тот не вполне понимал, что обещает, можно было не сомневаться, что своё обещание он исполнит. В этом плане с Благими было не в пример проще.

Когда Диориль вышел из дома, поправляя на ходу сползающую с плеча лямку рюкзака, Одд уже дожидался его - может статься, не меньше получаса - возле своего автомобиля. Достаточно высокого, чтобы тролль не задевал рогами обшивку потолка - и, как однажды выяснил Риль, чтобы можно было оседлать его бёдра на водительском сиденье, пока они стояли на парковке перед супермаркетом. Сейчас Оддгейр припарковался в тупике: здесь дорога заканчивалась в буквальном смысле - упиралась в шлагбаум, за котором раскинулась территория лесопарка, расчерченная велодорожками. Вид на осенний лес с чернеющим в центре прудом - удачный выбор для писателя-затворника. Ветер доносил со стороны леса сладковатый запах тлена от опавших листьев.
За несколько шагов Риль помахал троллю рукой, ускорил шаг и почти вбежал в его объятия, повиснув на шее и настойчиво, требовательно целуя. Ему ответили, привычно впуская в рот юркий язык, и Риль, приподнявшись на цыпочках, прижался пахом к бедру Одда, потёрся, давая почувствовать своё желание. Оддгейр попытался было отстраниться, но Диориль удержал его за галстук и, шало улыбаясь, положил вторую ладонь пониже его ремня.
- Я не дам тебе сесть за руль с таким... жёстким рычагом передач, - сообщил он, тиская послушно крепнущий член Одда сквозь ткань. - Возьми меня. Ты же этого тоже хочешь.
- Прямо здесь? Нас же могут увидеть.
- Я отведу им глаза, как обычно. - не отпуская галстука, Риль развернулся через плечо и потёрся о пах Оддгейра затянутым в джинсы задом. Тролль несколько мгновений не знал, куда девать руки, но как только он положил ладонь на живот Дио, тот взял её своей и переместил ниже, накрыв ею собственную промежность. - Всем, кроме того, кто смотрит на нас из окна. Я знаю, он всегда смотрит, когда я ухожу.
- Я не взял смазку, - Оддгейр прибег к последнему аргументу, но молнию на джинсах Диориля всё же расстегнул. Пуговица, кажется, поддалась сама, когда тролль запустил пальцы в прорезь ширинки, и Риль с готовностью развёл бёдра, подставляясь ласке.
- Глупый, я же внутри ещё не остыл, - промурлыкал Риль самым невинным тоном. - Ни о чём не думай, просто возьми меня, если, конечно, не брезгуешь.
- Садись в машину, - выговорил Одд изменившимся голосом. Не видя его лица, а только слыша этот голос, тона на два ниже привычного, Диориль даже почувствовал просквозивший по спине холодок. Но это всё ещё был Одд, а он не сделает больно. По крайней мере, не ему.
Дио отпустил галстук и ладонь тролля и нарочито неспешно шагнул к автомобилю. Распахнул дверь на заднее сиденье. Сел лицом к Оддгейру, выжидающе глядя на него снизу вверх. Широкоплечая фигура почти целиком заслонила от него старую высотку. Риль попытался представить, как они выглядят с высоты седьмого этажа.
Одд сорвал с его бёдер джинсы вместе с бельём - Риль еле успел за что-то ухватиться и, стреноженный джинсами в коленях, не мог даже развести ноги. Он скинул кеды, и Оддгейр закинул обе его ноги себе на плечо, открывая вид на обнажённый зад. Ещё несколько мгновений заняла возня с ремнём, но, высвободив член, сам тролль оставался почти полностью одетым. Не считая ослабленного из-за хватки Диориля галстука, коснувшегося живота ши, когда Одд склонился над ним, упираясь коленом в край сиденья и пристраиваясь головкой ко входу.
- Сделай меня своим... - попросил Риль полушёпотом, поглаживая руку Одда, воткнувшуюся кулаком в сиденье возле его плеча. И застонал, когда тролль, надавив, вогнал головку в тугой вход и начал нетерпеливо проталкиваться глубже. От того, что он входил по чужой колее, не было легче: он один был как двое, смазки внутри оставалось немного, и жар трения охватывал всё существо Диориля, который начал сомневаться, что выдержит такой напор. Но отступать не только было поздно, но и не хотелось.
- Мой... Никому не отдам... - глухо рыкнул Оддгейр, войдя до упора, поёрзал глубоко внутри, выбирая угол, и заработал бёдрами размашисто и ходко. Он выходил до середины и с оттягом загонял член обратно на всю длину, выбивая из Диориля отрывистый стон каждым толчком, и тот то шептал, то вскрикивал согласное:
- Твой... Твой!..
В каждом спит тот горный лев, который, отогнав всех соперников от своей добычи, торжествует, владея своим по праву. Диориль не был уверен, что стоило будить такого хищника в Благом тролле, - но он сам желал этого, а значит, всё было правильно. К тому же, Оддгейр в любой момент мог сорваться, подмять его под себя и бесхитростно отодрать, и Риль не смог бы сопротивляться, - но он знал, что Одду нравится иначе. Нравится видеть, слышать, чувствовать его удовольствие, и ту дрожь, с которой Риль выгибался, вцепляясь в его плечи.
И самому Диорилю нравилось, когда его брали вот так - энергично, основательно и долго. Выносливости тролля позавидовал бы иной жеребец, и в этот раз он явно не собирался давать Дио поблажек несмотря на то, что был уже не первым. А может быть, именно поэтому. Он едва разборчиво ворчал "Мой, мой!", с восторгом и ревнивой страстью, расписывая шею и ключицы любовника метками поцелуев-укусов, - а тот охотно подставлял ему горло. Темпа Оддгейр не сбавлял, а только увеличивал постепенно, позволяя привыкнуть, амплитуду и скорость толчков. Ненасытный и неумолимый, как стихия. И Риль был уже достаточно раскрыт, чтобы большой член проскальзывал в него легко, - хотя ему то и дело казалось, что ещё чуть быстрее, и Одд вывернет его наизнанку.
И казалось, что если разжать пальцы и отпустить плечи Оддгейра, единственную опору, - можно безвозвратно утонуть в чужом жадном натиске. Но Риль понимал, что не продержится долго: он таял, как податливый воск, и то кусал губы от болезненных поцелуев, то сам тянулся поцеловать Одда в щёку или в висок, царапая чувствительные губы о щетину. Наконец, пальцы онемели от напряжения, и Риль уронил руки, - а Одд почти сразу откинулся назад, поддавая в его уже на славу растраханный зад под таким углом, что у Лианнана темнело в глазах и вместо криков он лишь хватал воздух ртом, так, что в лёгких кололо. Он сам о себе не помнил, да и сил не оставалось на то, чтобы к себе прикоснуться.
Но Одд помнил: обхватил его член ладонью, с изводящей неспешностью приласкал - и другой рукой удержал его бёдра, вскинувшиеся от мучительной вспышки наслаждения. И не переставал ни ритмично всаживать свой член, ни ласкать, - и как Диорилю ни хотелось, чтобы это продолжалось как можно дольше, он сдался. Издав совсем уж животный плачущий стон, Риль прогнулся, упираясь в сиденье лопатками и царапая его обивку, сотрясаясь в оргазме, - а Одд сжимал его головку до последней капли. И сам тролль вскоре последовал за ним - после нескольких яростных толчков.
- Мой... - это было первым, что услышал Диориль, придя в себя, и теперь это звучало нежно. - А я - твой, слышишь?.. Прогонишь - вернусь к твоим ногам...
Снова - ласковый и домашний, а не голодный зверь, - Одд оглаживал тёплыми ладонями и невесомо целовал его бёдра, опустившись на одно колено на асфальт.
- Угу... - смысл слов доходил до Диориля медленно, словно они, как рыбы, плыли к нему сквозь плотную воду. - Я тебя, такого... бесценного... тоже никуда не отпущу.
Одд встал, поправил одежду и сел за руль. Сонно отметив, что сумерки успели стать на полтона темнее, Дио подтянул ноги, кое-как натянул джинсы на задницу, - натруженный вход не закрывался, чуть саднил и сочился влагой, но ши не хотел, чтобы эта боль успокаивалась. Сейчас - не хотел. А завтра будет завтра.
- А что будет с ним? - спросил Оддгейр, не оборачиваясь.
- Ну, вероятно, он распечатает пьесу только для того, чтобы порвать и швырнуть мне в лицо, - предположил Риль, сворачиваясь клубком на заднем сиденье. Запах секса и вибрация мотора удивительно гармонично сочетались между собой. - И это будет красивый финал. По-своему красивый.

Гамбит/Шельма, кинк 10 - "dirty talk" лайтово. X-Men, гет NC-17, 1972 слова"Как мы сможем продолжать встречаться, если я даже не могу к тебе прикоснуться?"
Шельма была уверена, что нет на свете человека, который нашёл бы, что возразить на этот аргумент. Он должен был всё заканчивать, пока чувства ещё (уже?..) не зашли слишком далеко, - потому что, если смотреть правде в глаза, мало кто готов к чисто платоническим отношениям.
Но она не учла Гамбита.
Несколько раз он отшучивался, но когда разговор стал серьёзным, деловито задал встречный вопрос:
- Но ты ведь можешь прикасаться к себе, верно?
- Ну... да, - Шельма была настолько озадачена необходимостью озвучивать очевидное, что не сразу догадалась о подтексте. - Конечно.
- А этого уже вполне достаточно, chérie, чтобы получать удовольствие, - Гамбит заулыбался, довольный найденным решением. - И готов спорить, что когда ты прикасаешься к себе, ты представляешь... меня.
Паузу он сделал нарочно, чтобы успеть со смехом увернуться от локтя Шельмы, целившегося ему в бок.
- А не слишком ли много ты о себе думаешь?
- О нет, я много думаю о тебе. И почему бы нашим мыслям... не материализоваться?
- То есть, грубо говоря, ты предлагаешь нам... дрочить друг на друга? - уточнила Шельма, приподняв бровь.
Это звучало нелепо. Но, чёрт возьми, - засыпать, мечтая друг о друге, будучи разделёнными всего лишь коридором между левым и правым крылом жилого этажа Школы, было ещё нелепей.
- Ну... да. А для того, чтобы прикоснуться друг к другу, подойдут перчатки без ворса.
Шельма думала несколько мгновений. Она могла отказаться, но... отказываться не хотелось. Если кто-то и готов к платоническим отношениям, то этот кто-то - не она. Со святошей, для которого были бы пределом желаний романтические прогулки под луной, она не ужилась бы первой. А Реми... да, выглядел как ходячий секс, и сколько бы Шельма ни посмеивалась над этим вместе с другими леди Икс, она в самом деле его хотела. И только с ним могла говорить настолько откровенно - говорить на одном языке. Они оба родились без серебряной ложки в глотке: дочь хиппи, сбежавшая из коммуны, и брошенный ребёнок, выращенный в банде, - и понимали друг друга там, где другие месяцами ходили кругами, стесняясь произнести слово "жопа".
- Идёт, - наконец согласилась она. - Только давай без этого зловещего стука в дверь за пять минут до полуночи, как в мелодрамах, хорошо? Встретимся после ужина и вместе пойдём к тебе или ко мне.
- К тебе, - уточнил Гамбит со смущённой ноткой в голосе. - Ты же видела, какой у меня бардак.
- Да уж... мне придётся постараться, чтобы навести такой же и ты мог чувствовать себя как дома.
- Я уже заинтригован, chérie!..
А уж как она сама была заинтригована... Шельма с трудом дождалась вечера, то и дело сверяясь с распорядком уроков и тренировок, участие в которых помогало отвлечься от мыслей. Глупо было бояться, что Реми будет разочарован, - он прекрасно знал, с кем связался. Но лучше было бояться этого, нежели того, что что-то пойдёт... не так. Шельме нравилось это чувство: осознание, что Гамбит не перейдёт границы дозволенного.
Но когда они, не переставая о чём-то болтать, вошли в её комнату и закрыли за собой дверь, она помедлила, прежде чем начать раздеваться. Нет, её вовсе не смущало раздеваться перед Гамбитом - в конце концов, он уже видел её на пляже, и не он один, - но... обычные люди, конечно, начинали с поцелуев, а не с этого. Вот только она, увы, не была обычным человеком. Да и та стадия, на которой люди целуются, у них с Реми явно была уже позади. Они давно перешли к чему-то большему, нежели просто дружеский флирт, - держались за руки, обнимались, - и хотя не отмечали какого-то особого дня какими-то особыми признаниями, все вокруг уже всё понимали. И они сами - тоже.
К тому же, пока Шельма не раздевалась сама, Гамбит раздевал её взглядом. Его обычный тёплый взгляд огненно-красных глаз, только... горячее. Как если бы в них в самом деле вспыхнули язычки пламени.
- А ты умеешь воспламенять не только руками, - усмехнулась Шельма и начала раздеваться, наблюдая за тем, как раздевается сам Гамбит. Его уверенность была заразительна, а открывающийся вид будоражил воображение.
- О, подожди, ты знаешь ещё не всё, что я умею руками, - пообещал Гамбит негромко.
Сложив одежду, он небрежно провёл ладонью по собственному обнажённому телу - по груди наискосок, по рёбрам и бедру, - и Шельма вдруг почувствовала, что уже возбуждена. Было в зрелище мужской руки на мужском же мускулистом теле что-то такое... волнующее вдвойне, отчего кровь приливала к половым губам, и они настойчиво требовали внимания. Но торопиться не следовало. Некоторое время Шельма и Гамбит просто смотрели друг на друга, улыбаясь в предвкушении и устраиваясь на постели поудобнее. Она в истоме потянулась всем телом, по-кошачьи выгибаясь и закинув руки за голову. Он встал на колени, разведя бёдра и расслабленно положив на них ладони.
- Незаконно быть таким красивым, ты в курсе?.. - Шельма прищурилась.
- Я готов понести наказание, - с готовностью откликнулся Гамбит. Его взгляд скользил по её телу, следуя каждому изгибу, и ощущался почти физически, как ласка. И казалось, если самой прикрыть глаза, эту ласку можно будет чувствовать только острее. Впрочем, от Реми невозможно было оторвать глаз, и хотелось даже перестать моргать, чтобы ничего не упустить.
- М-м. В таком случае ты приговариваешься к ручному труду.
- Надеюсь, смазка у тебя есть? - осведомился Гамбит, оглядевшись.
- Mon cher, я большая девочка, у меня есть всё, - перекатившись на живот, Шельма дотянулась до стоявшей у ножки кровати косметички и, вернувшись в исходное положение, поставила на одеяло флакон с дозатором. На пластиковый носик они с Реми надавили поочерёдно.
Член Гамбита, пока тот изучал Шельму взглядом, стал уже далеко не вялым, и это... льстило. Она прикусила губу, глядя, как пальцы Реми обхватывают ствол и неторопливо, ритмично движутся, обнажая головку. Хотелось немного поддать им жару, - и таким естественным выражением этого желания было раздвинуть ноги, приподнять бёдра и начать ласкать себя. А то, как шумно выдохнул при этом Гамбит, было лучшим подтверждением того, что она всё делает правильно.
Приходилось признать, что Гамбит знал, что предлагал: делать... это вдвоём оказалось куда жарче, чем в одиночестве. Бёдра Шельмы подрагивали, а пальцы утопали во влаге; чувствительность же была такой, что самые невесомые прикосновения отзывались фейерверком наслаждения. Руками Гамбита она и прежде беззастенчиво любовалась, но и его возбуждённый член был красив. Когда Гамбит выпускал его и, чуть откидываясь назад, позволял ему стоять гордо и крепко... ох, куда там античным статуям!.. Шельма вжималась в свою ладонь и еле сдерживалась, чтобы не кончить слишком рано. Дыхание обоих становилось сбивчивым, и комментарии - такими же короткими, как вдохи и выдохи:
- Какая ты сочная, chérie...
- А ты очень аппетитно выглядишь, - Шельма провела языком по губам. Тонкие запахи двух распалённых тел сплетались в воздухе и щекотали ноздри.
- Не пора ли перейти к парным танцам? - напомнил Гамбит ещё немного времени спустя. Хотя время перестало исчисляться секундами и минутами: в каждый вдох, каждый выдох умещалось столько впечатлений, что этот вечер был бесконечным, тягуче-сладким. - Этикет требует перчаток.
- Oui, мой лорд трущоб... - промурлыкала Шельма. Перчатки, как и смазка, были припасены заранее и ждали своего момента на краю постели, но она вновь помедлила, прежде чем их надеть. Сейчас ничего технически не изменится, но в то же время это уже будет секс. Её, несмотря на возраст, первый. Впрочем, в пубертатные годы мысли об этом действе воспринимались куда проще. Тогда как сейчас, получше узнав мужчин, она не доверилась бы больше никому, кроме Гамбита.
- Я сделаю только то, что ты захочешь, chérie, - сказал Гамбит, уловив тень смятения в её глазах.
- Я знаю, - с благодарностью прошептала Шельма. - Я хочу отдаться твоим пальцам.
С Реми было легко. С ним невозможно было не улыбаться. Они могли бы лечь, как для позы 69, но, не сговариваясь, решили сохранить зрительный контакт. И Шельма смотрела Гамбиту в глаза, пока его кончики пальцев в перчатке прошлись вниз от её впадинки между ключиц, очертили полукружия вокруг грудей, скользнули ниже, вызывая мурашки от удовольствия - одну волну за другой. Она сама почти повторяла за ним, чувствуя под пальцами рельеф мышц, задевая ими соски - и, в конце концов, зарываясь в упругие тёмно-рыжие волоски в паху.
Пальцы Гамбита начали ласкать снаружи, так дразняще осторожно раздвигая губы и поглаживая между ними, что Шельма, сдавленно всхлипнув, накрыла его ладонь своей, направляя:
- Возьми меня, ну же...
- И ты возьмись покрепче, - откликнулся Гамбит, но просьбу выполнил.
Он плавно нырнул внутрь сперва одним пальцем, и Шельма задержала дыхание. На то, чтобы уговорить себя расслабиться и принять вторжение, ушло не больше пары мгновений, а после она сама обняла ладонью твёрдый член Гамбита, собрала на пальцы выступившую на головке влагу и, размазав её по перчатке, провела пальцами по стволу.
- Можно сильнее, - севшим голосом подбодрил её Гамбит.
Ласки чужого пальца внутри подстёгивали к взаимности, и, припоминая, как это делал сам Гамбит, Шельма поудобнее перехватила его член и принялась двигать ладонью, прижимая большим пальцем головку. Гамбит на выдохе пробормотал что-то явно одобрительное. Вскоре он добавил второй палец, а Шельма освоилась с ритмом, который он задавал. Это определённо было иначе, чем ласкать саму себя: пальцы Гамбита доставали глубже, толкались сильнее, и он словно... знал? угадывал? чувствовал? - к каким точкам прикасаться. Это было иначе - и головокружительно хорошо.
- Верно говорят, что французы - лучшие любовники?.. - ответил Гамбит её тихим стонам.
- Ну нет... - Шельма поморщилась, решив для себя, что никакие другие французы ей и даром не нужны. - Это просто у воров самые ловкие пальцы.
Нарастающее возбуждение становилось почти невыносимым. Они переплели пальцы на свободных руках и так держались друг за друга, - и всё равно Шельме стоило больших усилий удерживать своё тело от того, чтобы свести бёдра вместе или соскользнуть с пальцев, мучивших её так сладко. Гамбит скрещивал и разводил пальцы внутри неё, и она то стонала взахлёб, то, сжав губы, прислушивалась к тишине, которую нарушали непристойные влажные звуки и жадное дыхание. Когда Гамбит вынул пальцы и вогнал их обратно - оба одновременно, до самых костяшек, - она вскрикнула.
- Тише, chérie, если мы не хотим разбудить соседей... - от низкого голоса Гамбита дрожь вновь прошила Шельму по позвоночнику.
- А мы не хотим?.. - она усмехнулась. Дети были на другом этаже, а заботиться об остальных ей совсем не хотелось. Поэтому несколько раз она без стеснения воскликнула "О фак!", и пару раз помянула всуе Иисуса.
И до чего приятно было чувствовать, как поддаёт бёдрами сам Гамбит, и слышать, как он глухо постанывает, срываясь то на свистящее шипение, то на короткий рык!.. То, что это она, одной рукой, вырывала эти стоны, увлечённо лаская его член, сводило Шельму с ума не меньше, чем его умелые руки. С ним она не чувствовала себя в чём-то ограниченной, и всё же - знать, что помимо этого способа доставлять удовольствие есть ещё множество, было лучшей мотивацией к тому, чтобы однажды взять свои способности под контроль. И однажды прикоснуться рукой без перчатки, ощущая живое тепло. Прикоснуться губами. Целовать везде, трогать языком твёрдые смуглые соски и светлые метки старых шрамов, посасывать влажную головку...
- Ты такая горячая... - Гамбит не молчал никогда, даже сквозь стоны. - И так сжимаешь, м-м... и не только рукой...
Пожалуй, это стало последней каплей, а оргазм, казалось, был не единственным, - Шельма вскидывала бёдра, крупно дрожа, забывая дышать, но умоляла Гамбита продолжать и сама насаживалась на его пальцы. И, чувствуя себя выжатой как никогда, она стала быстрее и резче двигать ладонью: подвести Гамбита к разрядке ощущалось столь же важным. Удержать его член в руке, пока он столь же бурно кончал, оказалось не проще, чем неукрощённого жеребца, - но Шельма ласкала пульсирующую плоть до тех пор, пока не сочла, что дальнейшая стимуляция будет чрезмерной. На перчатке остались потёки семени, и несколько мгновений она смотрела на них, как на долгожданную награду.
- Я бы засчитал нам одновременный финиш, - подал голос Гамбит, довольно улыбаясь, и Шельма, словно очнувшись, поднесла перчатку к губам и сняла капли языком.
- И как я на вкус?.. - тут же поинтересовался Гамбит.
- Как удачная закуска к пиву.
Они переводили дыхание ещё одну маленькую вечность. Двигаться не хотелось, отпускать руку Гамбита не хотелось тоже, но при этом отчаянно клонило в сон.
- А теперь брысь из моей постели, пока я ещё не завела пижаму-комбинезон с перчатками и носками.
- К чему такие жертвы, chérie? Может, лучше заведёшь кровать пошире?..
- Её мы тоже обязательно заведём.
- А знаешь, что ещё можно завести?.. - Гамбит вовсе не торопился, разбирая свою одежду. - Можно сделать слепок с моего члена, и...
Он не договорил, поскольку Шельма рассмеялась.
- Всё-таки ты неисправимый, самовлюблённый... - она покачала головой, сев на постели и снова им любуясь. - Но я ведь влюблена в тебя не меньше, так что - это хорошая идея.