Днём субботы, не обнаружив у себя во входящих ни прогруза, ни добиралова, я запоздало забеспокоился. Выяснилось, что дайри съели мою заявку - видимо, тогда же, когда и ещё пару умылов, которые я отправлял мастеру по поводу Франции, о чём я, дурак, и не подумал. А поскольку исходящие и в умылах, и в почте я частенько удаляю, исходного текста найти не удалось, к тому же у меня была прибитая давлением Птаха и я вообще боялся, что не доберусь до игры.
Но мы добрались, благо до Бауманской было ехать без пересадок, а живописный снегопад на фоне двухэтажных домов стоил того, чтобы выйти из дома в любом состоянии. Тайм-кофейня Jeffrey's оказалась чертовски уютным местом с лосями (деревянными) и котиком (настоящим), к тому же они дают весомую скидку по вегетарианской карте, как я узнал уже дома. К сожалению, кислород там закончился довольно быстро, но такова особенность всех помещений без окон.
И в игру я вписался, благо пропавшая заявка ничем принципиально не отличалась от чернового описания персонажа, которое я присылал едва ли не до анонса. Я хотел сыграть типаж Коркаса? - Я отчасти его сыграл: Степан Коркин был махровой солдатнёй без обвма, с основной целью "пропить жалование", в прошлом состоял в разбойничьей шайке, но, будучи прижатым к ногтю вместе с остальными, слёзно раскаялся, высказал желание служить Отечеству и был забрит в солдаты. Выслужился до поручика и, как многие незнатные, застрял в этом чине, а выше не рвётся: к штабу поближе - оно спокойней. И всю игру Степан провёл пьяным, периодически ненадолго трезвея.
Mea culpa, что я под утро начал вымирать. Встать перед ночной игрой в восемь утра, проспав четыре часа, - больше никогда. Что (и как) запомнил - то излагаю, все неточности спишем на пьяное сознание персонажа

Немного отперсонажного отчётаПо случаю повышения моего друга Дитриха в капитаны пили в трактире в Немецкой слободе третий день. Когда твой друг - брат хозяйки трактира (а может, и не брат, кто ж их разберёт), это удобно чрезвычайно: наливают прежде, чем попросишь. А место известное, все туда захаживают - и старожилы, и приезжие, купцы комнаты снимают. Вот, значит, пьём мы с Дитрихом, и тут слышу: пьёт кто-то за русский язык. Грешно не присоединиться.
Один юнец из выпивавших представился как Херц. Или Мерц, а приехал по торговым делам. Похвалил, как я по-немецки наловчился изъясняться. Другой, явно дворянин по виду платья, сказал, что собирается в Московии поступать на службу, но присматривается к разным частям. Попросил поведать о подвигах нашего полка. Аккурат в это мгновение зашёл в трактир, под притолокой пригнувшись, наш славный полковник Пётр Алексеич Гордон, и тут уж нельзя было в грязь лицом ударить. Вспомнил последний подвиг: когда пили мы во французской пышечной на мосту, зашли туда же хренцузы и начали над носом Генриха (али Гейдриха?), нашего младшего товарища, потешаться. Нас трое, их - семеро! Но одержали мы блистательную победу. Один из хренцузов так и застрял в витраже, на одной стороне морды стекляшки красные, на другой - зелёные.
Ещё попросили указать моих сослуживцев - будто я их упомню всех. Первым делом, конечно, указал на Дитриха, и чтобы его с другим Дитрихом не путали: наш Дитрих - герцог, потому как рожа совсем не немецкая и кудри сами вьются так, как немцы только парики завивают. Такое только у итальянцев бывает али у испанцев, в общем, у тех, кто с юга. А второй Дитрих, купец, - не то пират, не то шпиён, вон какие усики злодейские.
Сие замечание вызвало живейший интерес, я немедленно оказался окружён усатыми. Капитан Шварцшильд, из другого полка, своего приятеля подвёл - но усы оного приятеля, не в обиду ему, я нашёл похожими на те, что были в ходу у брата нашего разбойника. А ещё один усатый тип, одноглазый, напомнил мне того моего товарища, что в пиесе своего барина играл отравителя. И платок на шее у отравителя тоже был - скрывал шрам от виселицы.
Херца, который Мерц, также вопрос волновал, связан ли упомянутый нос с тем, что в нашем полку все - орлы. Я отвечал, что орлиный нос - это такой предмет, которого стесняться совсем не стоит, а надо, напротив, гордиться, но пояснил, что сравнение с орлом не с носом связано, а с благородством и отвагой сей птицы. Нос в людях, что бы ни говорили, - признак породы: если у легавой нос с горбинкой, это значит хорошую кровь, вот и с людьми так же.
Вступился мимоходом за русское вино и особливо за русский сидр, в чём осмелился даже перечить начальству. Уж что-что, а урожаи яблок у нас отменные. Затем речь зашла о тех самых пиесах, но я подробности излагать отказался, поелику сюжеты в них всё больше непристойные. Капитан Шварцшильд спрашивал, есть ли в Московии балаган с куклами, и сказал, что у них в Германии в балагане душу спасают. И вообще, куда бы ты ни пришёл, - везде могут душу спасти, потому как свою любовь к Господу можно разными способами изъявлять. Вот так штука херетическая! У нас такого не бывает - чтобы в кабаке спасением души оглоушили. У нас пока лоб не разобьёшь - душу не спасёшь. Ещё про медведей Дитрих вспомнил, но медведи - они с цыганами ходят. И капитан Шварцшильд всё никак не мог взять в толк, что медведей из лесу берут и как телков на цепи выращивают, - видать, думал, что они аки кошки под завалинкой нарождаются?..
Друг Шварцшильда, испанец, который на разбойника похож, говорил, что у них - не балаган, а традиция. И не медведи, а быки. По мне, так всё одно, - где-то медведей собаками травят, а где-то быков. Но Шварцшильд сказал, что эти быки сами на людей бегут, а испанец добавил, что это идея. Говядина - это всегда хорошая идея, тут мы с Дитрихом не могли не согласиться. Капитан велел традицию продемонстрировать, и испанец извлёк музыкальный инструмент навроде гитары, токмо круглую. Дитрих сказал, что это мандолютня. И испанец спел песню - как раз по дитриховой части, про лыцаря. А потом ещё спел про зиму. Сразу однополчане вспомнили, как пушку под Смоленском по весне утопили. У нас традиция такая - каждую весну топить пушку. Послушал приезжий дворянин про наши дороги и сразу передумал в кавалерию поступать да лошадь содержать.
Затем и профессор фон Герман взялся за гитару, и тут уж все грянули песню. За ним полковник сыграл, а девица Мэри, оружейника дочь, спела романс про колечко. "Отдавай мне душу", вон как в этом романсе пелось. Я у Шварцшильда полюбопытствовал, отчего все романсы немецкие - про продажу души: смотрелась девица в зеркальце - лишилась души, гадала на суженого - лишилась души... Тот возражал, что это не про душу, а просто сказки, что у нас тоже сказки есть: про волка, про птицу огненную, которая Жар-птица. Сказал, что в их сказках есть крылатые, но не птицы. Я подумал - нетопыри, а оказалось - драконы. Этим меня не удивишь: у нас есть и Тугарин-Змей, и Змей-Горыныч. Но Шварцшильд ещё про каких-то вивернов сказал, которые как драконы без лап, но не ползают, а летают. И с чего он эдак сказками интересуется, колдун, что ли?
Не к добру такие песни и такие разговоры, как пить дать не к добру. И молодой оружейник, который всё с каким-то прожектом носился аки ужаленный и военным его предлагал, вдруг стакан отставил и на пол рухнул. Пока его кинулись поднимать - он ужо и Богу душу отдал. Вроде и не пил лишнего, чтобы сердце неокрепшее надорвалось, - так и пошли шепотки, что отравился он. Доктор Фартинг его стакан поставил повыше, дабы с другими не перепутать, послал за какой-то дрянью химической для проверки, и собаку велели словить - но зачем же собак и вино переводить? Перенесли тело в другое помещение, а фройлянки всё одно расстроились и мокроту развели, - вот же какая-то скотина весь праздник попортила! Мэри теперь и сама не пела, и другим не давала, потому как траур. Покойник наш, Шульц, раньше ведь с ней гулял, а недавно на Лотте Берг собрался жениться - останется отныне бедняжка соломенной вдовой.
По такому случаю взбрело Дитриху рассказать небылицу, как некоего капитана в детстве цыганка заговорила, что он ни от пули не умрёт, ни от штыка. И сидел, значится, этот капитан в кабаке и похвалялся, что его никакое оружие не берёт, а потом - хлоп, и упал замертво с дыркой в затылке: за соседним столиком шампанское открывали. Усомнился я, что можно пробкой голову разворотить - разве что глаз выбить, а Дитрих рассердился, что я ему не верю, сцапал за грудки, ну, мы и подрались. Тут уж, как разняли, он весь пар выпустил и завалился спать, а меня послал за пледом. Токмо я из комнаты вышел, как меня сцапали на часах стоять, ибо велено было никого не впущать и не выпускать, покуда учёные люди не разберутся, кто убивец. Я и постоял, а затем слинял, как меня одного оставили - и за пледом, и послушать, какие разговоры над покойничком ведутся.
А разговоры велись занятные - кто и за что мог оружейника со свету сжить. Я рассудил, что в этом либо любовные дела повинны, либо деньги. Но Мэри сразу заявила, что ежели она хотела бы его убить, то пристрелила бы. А чтобы знать, брал ли Шульц у кого-то в долг, и ссорился ли с кем, - никто настолько хорошо с ним знаком не был. Да и глупо за долги убивать, другое дело - долги выбить. Говорили и о его чертежах: их украсть - никакого резону, ведь он их по памяти мигом восстановит. А когда автора нету, тогда можно и выдать его идею как свою. Я ещё предположил, не сам ли Шульц решил свести с жизнью счёты. Мало ли, что всё в его жизни благополучно было - и невеста приличная, и прожекты, - чужая душа потёмки. А мышьяк у всякого аптекаря взять можно - а ну как он просто зубы лечил и проглотил случайно? Хотя боялись немцы, что русские такому объяснению не поверят, и не зря.
Спрашивали и у хозяйки, не мог ли кто таким макаром репутацию ейному заведению портить - первое подозрение-то на неё и её девок, что вино разносили, упадёт. Как по мне, так не закроют трактир по эдакому пустяку, а дурную славу можно обратить в завлечение - вывеску, к примеру, сменить на "У мёртвого оружейника", вот людям и будет любопытно: оружейник без оружия - это же как сапожник без сапог, в некотором роде ирония.
Труп обыскали да на ледник перенесли, а всё посерьёзнели и пить перестали. Я же пить не боялся, выпил с Мерцем, порассуждал, что подлое это убийство - ядом травить, бабское какое-то. Тот возражал, что когда помираешь, тогда уж, наверное, не важно, от чего. Но он, торговец, не понимал, что значит в бою в лицо смерти смотреть, когда и ты убить можешь, и тебя убить могут, и получается по-честному. А на том свете действительно всё одно. Главное, чтобы тело целым осталось на случай, когда по Второму пришествию всем из могил придётся вставать, - неловко выйдет воскресать без одной ноги али без руки. Но то уже философия.
О мухах ещё заговорили - тот Дитрих, который пират, поведал, что в Новом свете мухи ядовитые. Хорошо, что им до нас не добраться - мы живо перелётных мух представили, клином летящих. А в Новом свете ещё и лягушки ядовитые, вот уж где, чтоб людей травить, труда большого не надо. Я спросил, что же там едят, коли всё ядовитое? Дитрих сказал, что там тростник растёт, из которого ром хороший гонят. Камыши едят да ромом запивают - это ж разве жизнь!
Начальство собрали всех на реконструкцию - навроде как в тиятре, расставили всех так, как они стояли, когда Шульц преставился. Все сели на свои места, с той лишь разницей, что Дитрих тогда в кресле сидел, а нынче на диване лежал. И как все собрались, профессор фон Герман объявил, что надобно виновного вычислить до рассвета, а иначе нагрянут русские и допрашивать будут всех - а методы дознания, как врач ван Реннер добавил, у русских такие, с какими ему познакомиться не хотелось бы. На крайний случай предложили жеребьёвку, или же вызваться добровольцу-самоубийце, который бы прочих спас.
Но кто же за безвестного убивца, за чужими спинами прячущегося, пойдёт голову в петлю совать? Я от жеребьёвки не открещивался - ежели жребий выпадет, значит, судьба такая, но предвидел, что коли начнём жребий кидать, все здесь друг друга поубивают. А коли следствие будет, то меня первым и схватят, скажут - бывший разбойник взялся за старое, - и тогда уж я кого угодно выдам. Тут и Мерц выскочил возмущаться, что какой-то старик всему честному народу указывает и нарочно стращает, шумел-шумел, да так и не предложил ничего дельного. И с чего ему эдак перепугаться, на воре шапка, что ли, горит? В трактире всего трое, с ним вместе, приезжих было, о ком ничего не было известно, а я ещё, кроме него, Илью Деккера подозревал, потому что ростовщик и всё выспрашивал что-то, шептался по углам. Но я ж разве сыщик, чтоб их ловить?
Чуть погодя, когда все заново разошлись, я к столику подсел, за которым Мерц сидел. И чего-то он замолчал, смотрим - а он не то заснул, не то в обмороке. Кликнули докторов, те безжизненную тушку на диван перенесли и устроили страшное слово консилиум. Я не сомневался почти, что эдакое количество врачей на одного пациента угробит бедолагу неминуемо. Сказали, что ничем он не травился, а просто выпил лишнего, и утащили его в погреб охолонуться. А мы с Дитрихом уверены были, что купец малохольный попросту струсил и надобно его вязать, покуда не очухался, - всё равно он здесь никому ни сват ни брат и никто не вступится. Слишком громко, конечно, я против него не призывал, чтоб на меня не подумали дурного. Меня и так спрашивали как бы невзначай, откуда у меня деньги взялись, чтобы пить. А хозяйка про Дитриха сказала, что он ей по хозяйству не помощник, а лишь диван занимает. Я ответил, что не только диван: он у меня порой деньги занимает, а я - у него. Так, со взаимовыручкой, и завсегда хватает денег на выпивку.
И снова то там, то тут затевались непринуждённые разговоры:
- Вы верите в плохие приметы?
- Я по ним стреляю.
- Вы стреляете по чёрным кошкам и старушкам с пустыми вёдрами?
- Не надо стрелять по кошкам!
- То есть, по старушкам стрелять совершенно необходимо?
Милая девица Амалия бескорыстно приносила свежие новости в качестве закуски. Сообщила, что начальство закрылись в комнате и допрашивают фон Майера, который вовсе не фон Майер, а самозванец. Но их эдаких, кто выдаёт себя за кого-то другого, - пол-слободы наберётся, эка невидаль. Все, мимо пробегая, говорили о каких-то брошах и о дуэлях, - вроде как лжеМайер успел вызвать двоих, хоть и дворянином на самом деле не был. Даже хозяйка, фрау Магда, изъявила желание ответить на вызов злоумышленника - Дитрих аж протрезвел, проснулся, вскочил и сказал, что будет драться вместо неё, но ни с кем драться так и не понадобилось. И Дитрих, и я, и многие другие были вовсе не против этого лжеМайера попросту пристрелить, но полковник и профессор с примкнувшими возились с ним до последнего, как по закону полагалось.
Определили, что сражаться наш подозреваемый будет с капитаном Шварцшильдом, на шпагах. Высыпали все сонные в рассветный задний двор. Вжик-вжик... Шварцшильд был отменным фехтовальщиком, и наш гость в этом убедился, к сожалению для него, в первый и последний раз. Один убит, другой ранен, решена проблема без привлечения властей. Как за такое не выпить?

Спасибо самоотверженному мастеру и прекрасным игрокам!