Играли мы на Бауманской, и я узнал лофт: в нём была Небожижа, на которой я игротешил. Лофт хороший, просторный и даже с фотокартинами на морскую тему на стене, но очень уж душный - ни проветривания, ни вентиляции, невозможно не выходить подышать во двор. Поскольку после воскресного фотосета прибежали мы с Аней впритык, я даже ни с кем поговорить не успел - только переодеться. Как я уже упоминал - я хотел, чтобы мой фок Хосс был максимально не похож на моего Доннера: как придворный, он мог быть на приёме не в мундире, так что я отдал ему пафосный чёрно-белый камзол Рокслея и чёрные бархатные штаны. В конце концов, закреплять вещь за одним-единственным персонажем, которого я едва ли ещё сыграю, - слишком уж расточительно для ролевого шкафа. А Майрет снова спасла меня запасными бальными перчатками и белой лентой для хвоста (которая у Доннера была чёрной)).
Сначала расскажу об игре как игрок, поскольку неизбежно сравнивал второй прогон с первым, с Сердцем Зимы. По пунктамПервое: социалка. Пожалуй, на первом прогоне напряжение между дриксенцами и талигойцами чувствовалось острее, спелась прежде всего молодёжь; впрочем, и тогда львиную долю конфликтов провоцировали мастера, чьи персонажи находились в разных блоках. Теперь же оба блока с самого начала перемешались и общались вместе, а фок Хосс был последним человеком, кто стал бы лезть на рожон: он сарказмировал в сторонке и приближаться к диким талигойцам не хотел. Отныне мне ещё больше хочется сыграть талигойца и нарываться.
Второе: мистика. Я заранее понимал, что фок Хосса она не затронет, поскольку он не человек моря и до последнего отрицает реальность сказок, а потом просто не знает, что с ними делать. Но на первом прогоне мистика ощущалась как-то... опасней?.. Был Лабиринт, туда кто-то уходил, и когда Бреве вернулся оттуда мёртвым - это по-настоящему пробирало. В этот раз в Лабиринт не сходил никто, и мастера говорят, что персонажам удалось решить свои внутренние проблемы и противоречия и без Лабиринта. Видимо, когда голоса в голове подталкивают персонажей прежде всего к разговорам друг с другом и личным размышлениям - это и есть тот упор на психологизм, который обещали на втором прогоне. И это хорошее решение - я всегда за то, чтобы игроки больше взаимодействовали с соигроками, нежели с игротехникой. И это позволило второму прогону быть непохожим на первый по настроению и акцентам - это действительно были две разные игры.
(Но финальный ритуал был в самом деле почти как в финале арки Феникса: сначала хтоническая тварька требует чью-то жизнь, а потом все встают в круг, и каждый отдаёт немного своей крови. Но игра всё-таки была логичней. Хотя, если бы удалось дожать "смерть одного лишь нужна", было бы жутенько, но красиво и вканонно.)
Третье: политика. Когда мастера искали на эту игру танцмейстера с задачей не только собирать людей на танцы, но и "двигать придворные интриги" (цитата из объявления), и когда писали мне в разборе моей анкеты, что игра для фок Хосса предполагается не в социалку и личку, а в политику и интриги, - я честно ожидал, что на этом прогоне в самом деле будет пласт интриг. Не то чтобы я хорошо умел играть в интриги, но - когда взялся за фок Хосса, отступать уже поздно. Перед игрой мастера обещали скинуть мне "слухи и дела", в которых я участвовал, однако так ничего и не скинули. Я опасался, что танцмейстер порвётся между танцами и интригами, - и танцмейстер предсказуемо занимался прежде всего танцами, с фок Хоссом даже ни разу не заговорил (а у фок Хосса как-то не было повода к нему обращаться), хотя чувствовалось, что Фогель - глаза и уши принца Фридриха и следит за всеми. Также я думал, что если на прошлой игре фок Хоссу Мары было толком нечего делать, кроме как пасти Бермессера, стремящегося угробиться, то на этой игре мастера решат это пофиксить и додать фок Хоссу интриг... Но на игре мне тоже было толком нечего делать, кроме как пасти Бермессера, - впрочем, меня это полностью устраивало
...А после игры мастера написали в общем чате, что эта игра была не про политику, так что насколько мы сами в неё поиграли, настолько и молодцы. Главным молодцом был фок Фельсенбург, который поговорил со всеми и всем ненавязчиво дал понять, что он не просто адъютант адмирала, но и умный политик, который вполне способен стать кесарем в будущем. Фок Хосс, в свою очередь, присмотрелся к Фельсенбургу и убедился в своих ожиданиях на его счёт, и всю дальнейшую игру просто надеялся вытащить и Бермессера из партии Фридриха. Вот и вся политика, больше и не надо. Возможно, я что-то слил, - но, опять же, не умею создавать интриги на ровном месте.
Пожалуй, весь фок Хосс был о том, как сложно - практически невозможно - выйти из внутренних рамок, по форме которых вырос. Ни раздвинуть, ни сломать, - но если вдруг снаружи пробивается что-то иное, что-то бескрайнее, что-то, что много больше тебя... это подобно глотку свежей воды посреди пустыни. Но, как известно, корабль с пробоиной идёт ко дну.

Предыстория персонажаКогда Говард родился и рос, его семья уже давно не отличалась ни положением, ни богатством. В детстве он не понимал, почему приставка "фок" не позволяет ему бегать с сыном конюха к берегам Эйны смотреть на корабли. Не понимал отца, который часто говорил о том, что кесарь возвышает простолюдинов, совсем забыв про славный род фок Хоссов.
Со временем, конечно, вырос и понял, - ведь подобающее дворянину образование отдаляло его от простолюдинов всё дальше и дальше. Нет, он вовсе не презирал их, но считал, что они хороши на своём месте, если знают и любят своё дело, - пока не зарываются и не лезут на высокие должности. Для того, чтобы что-то решать, у простолюдинов нет ни нужных знаний, ни воспитания, ни умения держать себя в руках. Сам Говард держать себя в руках умел очень хорошо и гордился этим. Когда в юности, будучи гардемарином, празднуя что-то с приятелями, сперва позволил затащить себя в кабак, а затем притворился подвыпившим и пошёл в койку с каким-то матросом с сильными руками, от которых по спине почему-то пробегала дрожь... Это было ошибкой, решил он после. Исповедался (к счастью, кроме священника никто об этом не узнал: приятели, похоже, ничего не заметили, успев подцепить себе девчонок) - и с тех пор не позволял себе лишнего.
Как Говарда вообще занесло на море? - Военная служба была самым верным способом вернуть семье престиж, добыть деньги, пробиться ко двору, да и отец этого хотел. Пехота - удел простолюдинов, места в кавалерии были заведомо заняты отпрысками аристократов, стоящих повыше, а артиллерия... пачкаться вонючим порохом и глохнуть от выстрелов - вот ещё. Корабли же нравились Говарду с детства, и он по-своему полюбил море - по крайней мере, находил его красивым и романтически вдохновляющим. Что до неписаных морских законов - "перед морем все равны, все моряки братья", "море живое и корабль живой, и им нужно приносить жертвы", - то их он считал языческим бредом. Служба на суше или служба на судне - прежде всего служба, и незачем приплетать к ней какой-то мистический смысл.
Столицу и придворную жизнь фок Хосс полюбил также: балы и театр, сияние паркета и хрусталя, дамы в пышных платьях и бриллиантах, кавалеры при шпагах и с кружевными манжетами - были стихией не менее прекрасной, нежели море. В этой стихии он и познакомился с Вернером фок Бермессером. Сначала были формальные светские беседы ни о чём. Затем более дружеские разговоры. И, наконец, приглашения в гости. Они говорили обо всём, понимали друг друга, доверяли друг другу, пили на брудершафт - но до чего-то большего никогда не доходило, а Говарду и в голову не могло прийти, что в этом мире что-то большее возможно. Ему было достаточно того, что было, и этого было немало, - ведь не каждый при дворе мог похвастаться тем, что у него был друг.
Бермессер жаловался, что его задвигают, хотя уже тогда он был фаворитом принца с весьма высоким для его лет званием, - а у фок Хосса не было и этого. Порой Говард уставал работать жилеткой для нытья Вернера, зато тот мог обеспечить ему протекцию, а ради этого можно было и потерпеть. И когда Бермессер получил звание адмирала цур зее - никто не удивился, что капитаном его новенького корабля, "Верной Звезды", стал именно фок Хосс. Перескочив через два звания - с капитан-лейтенанта до шаутбенахта. День, в который он впервые ступил на палубу "Звезды", и выстроившаяся команда отдала ему салют, - стал самым счастливым днём в жизни Говарда до этого дня Излома. И это стоило всего - гораздо большего, нежели просто чаще прежнего выслушивать и утешать то жалеющего себя, то капающего ядом Бермессера.
Но Бермессер всё ещё был другом, и пусть его жалобы иногда раздражали - фок Хосс был рад служить именно ему: единственному человеку, с которым он говорил на одном языке. Правда, пообтесавшись на флоте, Говард убедился, что суждения Вернера о многих офицерах были не вполне справедливыми. Да, Кальдмеер - знающий своё дело морской офицер, пусть и сын оружейника. Или вот Готлиб Доннер - даром что простолюдин, но человек спокойный, сдержанный, ответственный. Доннер был полной противоположностью Бермессера: не жаловался на судьбу, не язвил, не завидовал - и не осуждал Говарда за то, что тот всё-таки любил море. Фок Хосс хотел бы познакомиться с ним ближе. Настолько, что это даже вызывало... нечестивые мысли, которые он гнал прочь. У Готлиба были сильные руки и терпеливая улыбка, но чтобы сойтись с ним, следовало родиться заново.
Так Говард фок Хосс и жил между двух полюсов. Вернер был хрупким как лёд, с ним приходилось чувствовать себя старшим, вечной опорой, - но иногда его хотелось защитить от всего мира, словно каким-то ледяным осколком он зацепил за сердце. Доннер был тёплым как солнце, простым и надёжным, и ему так хотелось отдать контроль, хоть ненадолго побыть ведомым, подобно кораблю, послушному его рукам, - он тревожил струны тела, запертого в кружевную клетку, но он принадлежал морю и только ему.
А затем случилось то, чего по всем законам не должно было случиться. Бермессеру пришла в голову безумная идея прикинуться кораблём-призраком "Императрикс" и заняться неблагородным пиратством у талигойских берегов. Настолько безумная, что заразила и фок Хосса, хоть и не обещала ничего хорошего. Это было весело, но недолго - на всякую хитрость найдётся свой Вальдес, ещё хитрее. Он захватил "Звезду" - вместе с командой, капитаном и адмиралом. Страх, унижение, бессилие, стыд - вот всё, что испытал тогда Говард и что хотел бы забыть, да не получалось. Страх за свою жизнь - ведь Вальдес, согласно ходившим о нём слухам, вполне мог наплевать на ценность пленников и повесить их на рее. Унижение, когда отбирают шпагу, скручивают руки за спиной, бросают на колени, смеются и оскорбляют в лицо - и дикарям нет дела до того, что ты дворянин и офицер. Стыд за то, что так глупо попался и за то, что было так недостойно, до отнявшихся ног и языка, страшно - страшно за себя, страшно за Вернера...
Но с пленниками не обращались очень уж дурно, и выкупили их быстро. Бермессер взял всю вину за провал на себя - а фок Хосс промолчал: в конце концов, это была не его идея грабить талигойские суда, и он вовсе не просил его выгораживать!.. И когда худшее осталось позади, он сердился на Вернера за пятно на репутации - и на себя за то, что его не остановил. Стыдно за это молчание стало уже постфактум. Бермессер сделал для него много, слишком много. И если назначение фок Хосса капитаном можно было объяснить тем, что Бермессер хотел окружить себя верными людьми, - то поступок с принятой на себя виной ничем объяснить было нельзя. И картина мира фок Хосса, в которой многое строилось на взаимной выгоде, дала первую трещину, ещё крепче привязавшую его к Бермессеру смесью непривычных чувств: благодарности, долга и вины.
Вернера разжаловали в вице-адмиралы и отправили в ссылку - "на отдых", якобы он был не в своём уме. Фок Хосс же не потерял ни звание, ни корабль. В первые дни без Бермессера он вздохнул с облегчением - теперь-то никто не требовал к себе внимания и не следил за каждым его шагом... а ещё через несколько дней осознал, что скучает без Вернера и без разговоров с ним. Тем паче что от попыток сойтись с другими офицерами только острее казалось: ты для них чужой, тебя не примут. Кроме Доннера, - но и он успел сдружиться с Бюнцем, и для него, в отличие от Вернера, Говард никогда не станет единственным другом. А новым адмиралом цур зее стал Кальдмеер - и фок Хосс признавал, что это удачный выбор.
Бермессер вернулся на корабль, но все понимали, что прежнего положения ему было уже не достичь. Не то он терял покровительство принца, не то принц терял влияние на кесаря, не то всё сразу... Фок Хосс всё яснее видел, что Бермессер - проигрышная ставка, держаться за которую нет смысла. Куда лучше присмотреться к молодому наследнику фок Фельсенбургов - да, его семья никогда не поддерживала фок Хоссов, и что если мальчишка решит топить тех, кого сочтёт соперниками?.. - Но риск попытаться стать его союзником может оказаться оправданным. Трезвый расчёт нашёптывал: оставь Бермессера, как старый чемодан без ручки. И всё же фок Хосс не был глыбой льда без сердца и совести, чтобы так просто отвернуться от привязанности, выдержанной годами. У Бермессера кроме него никого не было, и Говард боялся, что его предательства Вернер попросту не переживёт - и что он сам себе не простит, если отплатит другу за всё таким подлым ударом.
Так Говард фок Хосс и разрывался между двумя половинами себя. Одна хотела для себя блестящего будущего - быть оцененным по достоинству, чтобы все при дворе узнавали в лицо и чтобы имя фок Хосса звучало, - и боялась забвения. Перед глазами стоял пример отца, не нужного кесарю, доживающего свой век в поместье и возлагающего все надежды на сына - чтобы тот стал тем, кем не стал он сам. А другая половина хотела любой ценой сберечь, словно огонёк на ветру, это бесценное право возвращаться к Вернеру, как возвращаются домой. Казалось немыслимым причинить ему боль - и казалось, что если этот огонёк погаснет, то даже самая славная жизнь станет серой и тусклой, пресной и чужой. Фальшивой, как кораблик в стеклянном шаре.
И противоречие этих половин друг другу становилось чем дальше, тем мучительней.

Говард фок Хосс. Отчёт отперсонажный. Warning: неточности, слэшПоследний день учений был окончен, и мы почти три часа тряслись по сырым дорогам до Эйнрехта, только чтобы провести в компании наших талигойских гостей ночь во дворце. Я бы предпочёл не видеть их ближе, чем на расстоянии выстрела из корабельных орудий, - но... у кесаря бывали странные идеи. Например, собрать в одном зале моряков, мужчин, и предложить им танцевать друг с другом. Не иначе как для укрепления международных отношений.
В это осиное гнездо был брошен танцмейстер Фогель, который сходу поприветствовал гостей, едва успевших привести себя в порядок с дороги, предложением станцевать па-де-грас. Впрочем, па-де-грас я любил, и это настраивало на благодушный лад, насколько вообще можно было быть благодушным в окружении дикарей. Я позвал танцевать Вернера, и он взял меня за руку, в то время как талигойцы вспоминали, как танцевать па-де-грас с дамой, и приобнимали друг друга за талию. Вернеру я бы это позволил, но был согласен с тем, что лучше соблюсти приличия, - и подавал руку всем "кавалерам". К концу танца, в котором встречаешься с половиной партнёров в кругу, можно было счесть, что ты уже поздоровался со всеми присутствующими и можешь не утруждаться хотя бы этой формальностью. И это был медленный па-де-грас - обычно я люблю быстрее...
- Почему они танцуют без перчаток? - спросил Вернер, когда мы вновь воссоединились после танца. - Они не осведомлены о таком правиле приличий?
- Боюсь, это не единственное правило приличий, о котором они не осведомлены, - заметил я. - И на фоне остальных правил, которые они нарушают, это ещё сущая мелочь.
- То есть они вовсе не знают, что такое приличия.
- Возможно, к счастью для приличий: страшно представить, что бы они с ними сделали, если бы их знали!.. Вот что, я хочу промочить горло.
С дороги, да после танца, я ещё не сделал ни глотка; на балах не бывает горячего, но бывает горячительное - и этого вполне достаточно, чтобы не простыть от зимних маневров. Я налил "канмахеровки" - знаменитой настойки, наверняка притащенной лейтенантом Йозевом от его деда - себе и Вернеру, признавшему, что для него этот напиток всё же слишком крепкий. Он жаловался на головную боль, и я не знал, чем ему помочь: выпить и закусить помогало не всякому, а в зале было немного душно. Живо заинтересовались выпивкой и талигойцы - облепили стол, как гудящие осы, так что к нему сложно было протолкаться. Видимо, о том правиле приличия, что на приёмах не принято сидеть и стоять вокруг стола, а принято, наполнив свой бокал и взяв закуску, от стола отойти, их также не предупреждали.
- Что это такое?.. - они пытались прочесть надпись на этикетке, и я опасался, что канмахеровка, которую так щедро разливали полными стаканами, вскоре закончится.
- Канмахеровка, - пояснил я. - Когда не сможете это выговорить, это будет значить, что вам уже хватит.
Предсказуемо зазвучало по-детски нелепое бахвальство - "Разве же это крепкое!", - как если бы целью приёма было поскорее надраться. Доннер, который, как и я, был ценителем правильной канмахеровки со вкусом пряных трав, вступился за любимый напиток, говоря, что эта бутылка весьма хороша, - и я склонен был с ним согласиться.
- Если ценить в напитке не вкус, а исключительно крепость, можно и вовсе пить чистый спирт, - заметил я, любуясь оттенками древесной черноты в бокале.
- Они всегда так орут?.. - поинтересовался Бермессер, косясь на компанию талигойцев, где исчезла бутылка и откуда раздавались оглушительные возгласы и хохот.
- Похоже на то, - признал я.
- Наверное, они привыкли кричать на корабле, отдавая команды, - предположил Доннер.
- Но сейчас они ведь не на корабле в шторм, - я пожал плечами. - Зачем устраивать чаячий базар?..
Тут музыканты заиграли что-то бодрое, и в центр зала выскочили двое-трое талигойцев и устроили дикую пляску. Они подскакивали как можно выше и размахивали руками и ногами, заставляя вспомнить средневековые легенды об эпидемиях "плясовой чумы".
- И это ведь они ещё трезвые... - я покачал головой с искренним изумлением. - Не уверен, что хочу видеть, как они ведут себя пьяными.
- Возможно, что точно так же, - откликнулся Бермессер.
Среди скачущих по залу молодых южан замелькал и один дриксенский мундир.
- А это кто с ними? - спросил Вернер.
- Йозев Канмахер. Молодёжь, похоже, спелась, - я пожал плечами.
- Это может пойти ему на пользу, - примирительно заметил Доннер.
Танцмейстер объявил вторым танцем Домино-пять. Я помнил его нетвёрдо и был только рад, когда первая пятёрка собралась без меня, - но начала собираться вторая, и пришлось всё же выйти. Вытащили в эту пятёрку и Бермессера. Танцмейстер напомнил схему, но я всё равно путался - этот танец каждый раз по-новому ориентирован по сторонам света, отчего кажется, что каждый раз заново учишь, куда двигаться. Конечно, станцевала наша пятёрка... кое-как, и это ещё слабо сказано. Но я заметил, что Вернер быстро освоился в этом танце и не ошибался. Он всегда схватывал схемы на лету (что мне давалось лишь многократным повторением), и я всегда невольно любовался им в танце: если у лебедя, скользящего по водной глади, не нарушая её, и было человеческое воплощение, то это несомненно был Бермессер, когда танцевал. Так что я не пожалел, что полез в этот танец, как бы ни запыхался.
- Что ж, мы это сделали, - говорил я, стараясь приободрить не то себя, не то Вернера. - Думаю, меня извиняет то, что прежде в моей жизни этот танец был лишь однажды. И староват я уже для таких коротких перерывов между танцами...
Пока я стоял у стола, подливая себе канмахеровки, откуда-то то и дело тянуло сырым сквозняком. Как будто слуги забыли закрыть где-то форточку, а точнее даже - дверь в подвал: стылый затхлый воздух пробирал до костей и отбивал аппетит. Рядом поёживался Доннер - не я один это чувствовал. В конце концов это начинало сердить.
- Ладно бы это был свежий, морозный воздух, так нет же, - ворчал я. - Сыростью воняет, как в трюме давно брошенного корабля.
- Или как в склепе... - согласился Доннер. - Может, это из щелей замка дует?
- Раньше здесь такого отродясь не бывало, - возразил я. - Может, наши дорогие гости притащили с собой ведро тухлой рыбы?..
- Мне кажется, они такое не едят.
- А мне кажется, что они едят всё...
И люди появлялись какие-то странные: молчаливые, в плохой одежде, они выбредали откуда-то и шли с тупым потерянным видом, как сомнамбулы, - а затем исчезали. На расторопных опрятных слуг, которые всегда приносили закуски к столу во дворце, они совсем не были похожи. Может, это южане притащили с собой каких-то пьяниц?..
- Это ещё кто? - Бермессер также обратил внимание на очередного пришельца и забеспокоился.
- Какой-то слуга, наверное. Больной он, что ли... - я машинально заслонил Вернера собой и окликнул незнакомца с зеленовато-бледной кожей: - Эй, человек, где-то окно открыто, поди закрой!..
Но человек не откликнулся, даже не повернул головы, казалось - не замечая ничего вокруг. А вечер продолжался, и талигойцы продолжали свои бешеные пляски, отмечая языческий праздник, Зимний Излом. Предводительствовал им, похоже, самый старший, командор Фальце, с нашитыми на кушаке, как у багряноземельских женщин, монетами, - я не понимал, что за радость ему была звенеть на ходу, словно полупустой кошелёк. И не понимал, почему он то и дело обращал внимание на Вернера, фамильярно называя его мальчишкой (это Вернера-то!.. Хотя, если слухи не врали, сам Фальце был его старше по меньшей мере вдвое).
Фальце даже вытащил Бермессера танцевать, не спросив его согласия, - а когда они остановились у стены и стали о чём-то говорить, и я собрался было подойти к ним, кто-то из младших талигойцев схватил меня за руку и закружил. Вырваться из его крепкой хватки, даже при содействии центробежной силы, не представлялось возможным.
- Да чтоб тебя!.. - я даже выругался от боли и от неожиданности, и юнец (вот уж кто был настоящим невоспитанным мальчишкой) всё же меня выпустил.
Для меня стало неожиданностью, когда Доннер, с присущей ему серьёзностью, начал выговаривать старшим талигойским офицерам - кажется, это были Аларкон и Салина, - за то, что их буйство нарушало все правила приличия. Я приблизился к нему, чтобы поддержать.
- Это наши традиции, - говорили талигойцы. - Мы празднуем Излом. На Излом положено веселиться.
- А оскорблять других - входит в ваши традиции? - спокойно спросил Доннер.
- Нет.
- А применять к другим силу и причинять боль - входит в ваши традиции?
- Тоже нет.
- А входит ли в ваши традиции заставлять других танцевать с вами насильно?
- Тоже нет. К чему вы клоните?
- К тому, что я хочу знать о ваших традициях, чтобы ненароком их не нарушить. Но и у нас есть свои традиции и правила, которые мы бы просили вас не нарушать.
- И чего вы от нас хотите?
- Не насмехаться над другими. Не издеваться над господином фок Бермессером. И не хватать людей руками, вытаскивая их танцевать, когда они этого не хотят.
Я не ожидал, что Доннер будет заступаться персонально за Бермессера, который всегда смотрел на него свысока. А впрочем, чему я удивляюсь?.. Готлиб защищает своих, а здесь и сейчас, перед чужеземцами, свои - это все северяне. Хотя я, к стыду своему, пока не замечал, чтобы кто-то издевался над Бермессером.
- Так и скажите тем, кто вас хватал, а не нам, - Салина вежливостью предсказуемо не отличался.
- Я не запомнил, кто это был.
- Зато я запомнил очень хорошо, кто едва не вырвал мне руку, - вставил я. Кажется, это был Салина-младший, и тут уж удивляться точно ничему не приходилось: каков дядя, таков и племянник.
- Неужели так сложно спрашивать согласия? - продолжал Доннер.
- Так если не хочешь идти - можно не идти, - пожал плечами Салина. - Вы что, не можете за себя постоять?..
- То есть для того, чтобы не идти, нужно сопротивляться? - уточнил я.
- Ну да. В этом нет ничего такого. Мы тоже друг с другом так делаем... Впрочем, чаще нет.
Что ж, так и запишем: если не хочешь танцевать с талигойцем, придётся с ним подраться, обзывая при этом крепкими словами. И только если пересилишь, он признает твоё право на неприкосновенность. И что-то я сомневался, что такое сопротивление не будет расценено как повод для войны. А значит, приходилось терпеть.
Разговор Бермессера и Фальце затянулся, и когда Вернер вернулся к нам, я спросил:
- Фальце нашёл самые вежливые уши в зале?.. - имея в виду, что Бермессеру хватало такта не послать куда подальше разговорчивого старика. Но, похоже, Вернер внезапно получил удовольствие от... межкультурного взаимодействия.
- Я хотел узнать, что происходит. Он говорит, что это мертвецы приходят, и чтобы их отогнать, нужно танцевать и веселиться.
- И ты в это веришь?.. - усмехнулся я. - Он просто пугает.
Но талигойцы, похоже, приметы принимали всерьёз и шумели так, что уши закладывало.
- Никогда не любил чаек, но сейчас их крики кажутся мне весьма мелодичными в сравнении с этими лягушками, - заметил я.
- А я люблю чаек, - простодушно сказал Доннер.
- Но только не когда их много, - поморщился Бермессер.
- А их всегда много... - вздохнул я.
Йозев Канмахер показывал свои рисунки - он проиллюстрировал морские легенды и сказки: изобразил и мертвеца с щербатой саблей в руке, и кита размером с остров, и морского червя с раззявленной пастью, похожей на усеянные зубами лепестки...
- Это же какое должно быть похмелье, чтобы привиделось такое, - заметил я.
И дева-лебедь, сидящая на скале, среди рисунков тоже была, живо напомнив баллады о Лорелее. А ещё кто-то предложил рассказывать смешные истории, чтобы отгонять покойников. Я даже задумался, но не смог ничего вспомнить.
- Все анекдоты, которые я слышал от матросов, были слишком непристойными, чтобы повторять их в приличном обществе, - заключил я.
- И где вы их слышали?.. - ужаснулся Бермессер.
- Совершенно случайно.
- Капитан, не позорьтесь, - посоветовал Доннер укоризненно.
- Так я и не собираюсь их пересказывать.
- А историю про пышные усы из щётки вы тоже считаете непристойной? - продолжал он.
- Ну да, - я уставился на него с удивлением, вспомнив расхожую байку про "если вставить новобранцу в задницу швабру, то у него будет не только прямая осанка, но и пушистые усы".
- Ту историю, в которой кто-то из матросов пробрался ночью на соседний корабль и прикрепил к носовой фигуре, деве с пышными формами, - Доннер изобразил описываемое соответствующим жестом, - щётку в качестве усов? И что же здесь непристойного?
- А что здесь смешного? - пожал плечами я. - Кому-то было нечего делать, только и всего.
- Это не непристойным называется, а, скорее, пошлым, - заметил Вернер.
- Именно, - я кивнул.
Объявили вальс-котильон, а я всегда был не против вальсов. Правда, для того, чтобы построиться в две колонны, пришлось поманеврировать: у талигойцев, похоже, было совсем плохо с устным счётом. Я выбрал колонну для "ведомых" - не был уверен в своих силах провести в вальсе всякого мужчину. Подстроиться я смог не сразу, но по крайней мере не оттоптал ничьи ноги.
- Кажется, в последний раз я танцевал за даму в академии, там же, где был вальс с табуреткой... - признался я Фогелю, который, впрочем, отнёсся к моим промахам снисходительно.
Танцоры переходили из колонны в колонну, сменялись партнёры, музыканты играли вальс дважды. Как обычно в котильоне, два "кавалера" клали тебе руки на плечи, чтобы можно было выбрать вслепую. И мне повезло дважды танцевать с Доннером - один раз, казалось, даже дольше, чем следовало. У него были сильные руки, и я задумался о том, когда он научился танцевать так уверенно, - и решил спросить при случае. И он с забавной галантностью прокручивал меня под рукой и провожал до нужной колонны. Также я надеялся потанцевать с Вернером - и следил за тем, чтобы совпасть с ним. Конечно, его руку я не мог не узнать. У него руки были лёгкими и бережными, и всё же вели безукоризненно. Жаль, что этого было так мало.
Некоторое время спустя талигойцы, вновь подстрекаемые Фальце, докопались до Вернера с вопросом, как вообще развлекаются в Дриксен. Я пришёл ему на помощь, сказав:
- Игры - например, шахматы. Красивые танцы - например, контрдансы.
- И не обязательно шуметь, чтобы веселиться, - добавил Вернер. - Удовольствие может принести и беседа.
- Ваши контрдансы - это такое медленное и скучное, когда повторяешь много раз одно и то же и между тактами успеваешь отойти выпить чаю?.. - талигойцы стали изображать "плавные" движения: очевидно, что целью их расспросов было просто поглумиться, но Бермессер держался достойно и не отступал.
- Во время медленного танца можно поговорить с партнёром, - заметил он. - А в танце с прогрессией можно посмотреть в лицо всем присутствующим и узнать, что занимает их мысли.
- И как, вы узнали во время па-де-граса, кто о чём думает?..
- Да.
- Контрдансы бывают и быстрыми, - пожал плечами я. - Неужели для вас главное в танце - скорость, а красота схемы вовсе не важна?..
- А зачем загонять себя в рамки, когда можно просто танцевать? - спорили талигойцы.
- Красивая схема особенно красива тем, как она складывается во время танца, когда все танцующие хорошо её знают, - добавил Вернер.
- Вот что... как насчёт Неистовой пляски Анэма? - ушлый тон и взгляд Фальце не предвещал ничего хорошего. - Это тоже контрданс. Спорим, что ты не выдержишь?
- Не выдержу в каком смысле? Забуду? Устану? Упаду? - уточнил Вернер.
- Запросишь пощады и будешь спрашивать, когда же это закончится. Спорим? На желание?.. - Фальце протянул руку.
- Спорить имеет смысл, когда знаешь схему, - напомнил я, слегка опасаясь, что Бермессер сгоряча проиграет спор, если талигойский танец окажется ему незнаком. Но эти двое уже пожали друг другу руки, кто-то разбил, и Фальце поспешил к танцмейстеру просить нужную музыку.
Я остался зрителем и смотрел, как Вернер в паре с Аларконом пошёл в Неистовую пляску Анэма. Я не сводил с них глаз, и могу свидетельствовать, что их пара, пожалуй, была единственной, прошедшей весь танец чётко, уверенно и без ошибок. Когда танец закончился, я подошёл, чтобы выразить Бермессеру своё восхищение; Фальце также признал его победу, и Вернер сказал, что подумает над желанием, которое ему загадает.
- Это ещё не самый быстрый танец, - заметил я Фальце. - Будь я менее гуманным, я бы поспорил с вами на какую-нибудь Почтовую джигу, например.
Когда я вернулся к столу, Бермессер придирчиво полюбопытствовал:
- Как наша пара выглядела со стороны?
- Вы были очень хороши, - заверил я его. - И танец по-своему красивый. У него интересная схема. Возможно, когда-то он был медленней...
- Не похоже, - усомнился Вернер. - Скорее, он берёт начало от народных танцев.
- Да, пожалуй, вы правы.
Таким образом Бермессер на первый взгляд неплохо проводил время, но всё же то и дело куда-то скрывался из виду, желая побыть наедине с собой, - и я понимал, что его что-то тревожит. Когда я увидел, что он присел на диван, прижимая пальцы к вискам, я поспешил к нему и присел рядом.
- Всё ещё болит голова? Может, воды или вина?..
- Нет, не нужно. Просто здесь сегодня собралось слишком много неприятных личностей.
- Талигойцы скоро уберутся восвояси, - попытался утешить его я. - Осталось потерпеть их до утра.
- Я говорю не только о талигойцах, но и о наших простолюдинах.
Немудрено, что головная боль портила Вернеру настроение... а может, плохое настроение вызывало у него головную боль. Так или иначе, его ворчание придётся потерпеть мне, - но оно всяко лучше талигойцев. И лучше не спорить, наслаждаясь единением мнений, когда никто нас не слышал и мы могли перейти на "ты".
- Они хорошие моряки, но ничего не поделаешь, что они не обучены вести себя при дворе.
- Сколько нас здесь вообще благородного происхождения? Я, ты... кто ещё?..
- Ещё фок Шнееталь. Ну и фок Фельсенбург, разумеется.
- Кстати, ты знаешь, что он помолвлен с принцессой Гудрун? - вдруг сообщил Вернер.
- Нет, я не знал. Ничего себе.
Наверняка Вернер узнал об этом от принца Фридриха. Это была ценная информация, свидетельствующая о готовности кесаря выдвинуть фок Фельсенбурга вперёд.
- Он сам об этом ещё не знает. Как думаешь, сказать ему?..
- Можно не говорить, пусть будет сюрприз, - усмехнулся я.
- И мне интересно, чью сторону он примет.
- Если он достаточно умён, он сможет сам стать стороной, - заметил я.
- В каком смысле?
- В смысле - самостоятельной политической силой. Третьей.
- Когда сторон становится слишком много, начинается хаос.
- Это правда. Но людей амбициозных это не останавливает.
- Мне кажется, политика его не интересует. Он слишком смотрит в рот Кальдмеера. А чему хорошему тот может его научить?..
- Кальдмеер научит его морскому делу. Но быть придворным и политиком - не научит, конечно.
- Я боюсь, что Кальдмеер льёт ему в уши о том, что-де ему не нужно быть дворянином, что следует бросить двор и жить только морем, и всякое такое. И нарочно отдаляет его от дворца.
- Не думаю, что Кальдмеер настолько злонамерен, - усомнился я. - Он кажется мне честным человеком.
- Ты слишком хорошо о нём думаешь. Взгляни на него: он же поднялся с самых низов, - возразил Бермессер. - Сын оружейника не может стать адмиралом цур зее, будучи честным человеком и не имея покровителя. Я уверен, что он ведёт какую-то свою игру.
- Да, пожалуй, ты прав.
Можно сказать, что с разжалованием Бермессера в вице-адмиралы Кальдмееру просто улыбнулась удача, иначе не водить бы ему флагман. Но вся его предыдущая карьера на флоте... Только ли за таланты кесарь выделял его из прочих? Или же Кальдмеер получше нас с Вернером знал, на какие клавиши давить, чтобы заручиться доверием кесаря?.. Впрочем, мне казалось, что у фок Фельсенбурга есть своя голова на плечах, и быть пешкой Кальдмеера он себе не позволит.
Нас позвали в следующий танец, но мы отговорились и остались наблюдателями. Это был игровой танец, в котором участники в колоннах менялись местами (тут не раз все запутались и заблудились, поскольку ритм был довольно быстрым), а затем оказавшийся во главе колонны вёл её за собой, показывая движение, которое колонне следовало повторять. Насколько изящно следовали этому правилу танцмейстер Фогель и многие другие дриксенцы: движение могло быть столь незаметным, что южане даже не могли его заметить и повторить. Для талигойцев же этот танец стал поводом для очередных нелепых выходок, и это было... то ещё зрелище.
- Мало что может меня рассмешить, - развёл руками Вернер. - Но это...
Я тоже не мог удержаться от смеха и недоумения. Когда перед глазами мельтешила талигойская молодёжь, я говорил, что головастики резвятся, - но и взрослые фрошеры порой вели себя совершенно как малые дети. Что ж, по крайней мере это было познавательно: я не мог не отметить, что танцмейстер составил интересную музыкальную программу, учитывающую вкусы всех присутствующих, включая простонародные пляски. Позже Салина говорил об этом танце:
- Просто мы не боимся быть смешными, а вы боитесь.
- Так ведь речь не о страхе, а о достоинстве, - отвечал я.
А затем соскучившиеся южане затеяли игру в кости. Впрочем, к моему за них стыду, собрались вокруг выбранного в качестве стола табурета не только наши гости, но и дриксенцы.
- Что ещё они там затеяли?.. - настороженно спросил Вернер.
- Игру в кости. Похоже, они вовсе не различают, где портовый кабак, а где дворец.
- И наш адмирал не отстаёт... Он что, решил вспомнить свою молодость простолюдина?..
- Скорее, старается произвести впечатление на гостей.
Напоследок Вернер заявил:
- У меня есть поручение для тебя.
- И какое же?
- Если кто-то себя скомпрометирует... Я должен об этом знать.
- Обязательно.
Бермессер поднялся с дивана и ушёл, а я скрипнул зубами. Как вице-адмирал, Вернер мог отдавать мне приказы на корабле, - но когда он говорил со мной как с подчинённым и при дворе... Это задевало даже не гордость, а что-то иное. Как если бы он не верил, что мы и так расскажем друг другу всё, о чём узнаем, и что только перед ним я могу раскрывать свои карты. А впрочем - кто бы поверил?.. Вернер знал законы двора не хуже, а то и лучше меня.
Издали я видел, как он приблизился к играющим, и Фальце приобнял его и втолкнул в общий круг, говоря что-то о том, что тот ещё не использовал своё первое желание. Такая фамильярность выводила из себя ещё больше, но что с ней сделаешь - не вмешиваться же?.. Всё-таки Вернер - не дама, чтобы заступаться за её честь. Но почему всё, что выглядит хрупко, столь у многих провоцирует желание схватить руками и измять?.. Тогда как во мне - и ничего с собой не сделаешь - вызывает совсем обратное желание носить на руках.
Помимо общения Бермессера с Фальце я также вскоре заметил, что он заговорил с фок Фельсенбургом. С одной стороны я был уязвлён тем, что Вернер меня опередил, - я ведь сам собирался воспользоваться случаем познакомиться с фок Фельсенбургом поближе, а теперь больше очков будет у того, кто успел первым. Но с другой стороны - я надеялся, что Бермессер и фок Фельсенбург оценят друг друга по достоинству, и мне не придётся уговаривать Вернера слезть с дохлой лошади партии Фридриха и сделать ставку на нового фаворита. Наблюдая за ними из другого конца зала, я видел, что Вернер даже подносил ему вино. По всем законам флота вице-адмирал, прислуживающий чужому адъютанту, - нонсенс; но здесь, во дворце, - фок Бермессер мог принести вино фок Фельсенбургу. При дворе все средства хороши.
Затем они вышли из дворца в сад и говорили там так долго, что это показалось вечностью. Казалось бы, в это время я мог чаще перекидываться словами с Доннером и вообще не скучать, но я то и дело выходил наружу подышать зимним воздухом - и заодно убедиться, что Бермессер и Фельсенбург всё ещё стоят в сумерках под навесом террасы, прячась от начинающего сыпаться снега. Сизые тучи неслись над головой так быстро, что я не хотел бы в эту ночь оказаться в море, где гулял этот ветер.
- Снег, господа, - сообщил я, возвращаясь и отряхиваясь.
- Хорошая примета, - отозвались моряки.
Я терзался догадками, о чём они говорят: рассказал ли Вернер фок Фельсенбургу о планах на принцессу Гудрун или придержал этот козырь в рукаве, предлагал ли поддержку, просил ли о покровительстве?.. Мои мысли были настолько далеки от происходящего в зале, что я, пойдя с Доннером в хорошо знакомую мне "Чёрную лошадку", забывал вовремя совершать нужные фигуры, хотя музыка для танца была выбрана медленная. К тому же немного странно было танцевать как ни в чём ни бывало, когда в зале всё чаще мелькали люди, от которых веяло холодом.
- Что об этом говорят? - спрашивал меня Доннер.
- Фальце всё пугает утопцами да выходцами. Но я всё же думаю, что это люди.
- Это точно не люди...
- Тогда, быть может, пригласить священника, пусть прочитает молитву? - предложил я. - Или самим собраться и прочитать молитву?
- Боюсь, что во всём этом зале не найдётся ни одного человека, который носил бы эсперу.
Да, это мне было нечем крыть: я никогда не был истово верующим, и эспера не входила в число популярных аксессуаров при дворе.
- Но это не помешает помолиться Создателю.
- Создатель здесь не поможет, - с уверенностью заявил Доннер.
- В каком смысле - не поможет? Создатель помогает нам и на море, и на суше.
- Это так. Но некоторые вещи работают только в определённых обстоятельствах.
Что-то мне не нравилось в том, чтобы смотреть на Создателя и морских духов как на колесо и весло, чтобы одно работало на суше, а другое на море. Но спорить с Доннером я не стал: моряцкое язычество было не искоренить, а предложить мне было больше нечего.
- Но я всё же буду надеяться, что если нечисть захочет меня утащить, имя Создателя меня спасёт.
Вернулся Вернер и, возможно почувствовав моё нетерпение, спросил первым, не дожидаясь моих расспросов:
- Хочешь знать, о чём я говорил с фок Фельсенбургом?
- Конечно.
- Он решил поддержать принца Фридриха. Чтобы не допустить распрей и междоусобиц при дворе.
- Что ж, возможно, это разумное решение, - откликнулся я, надеясь не прозвучать разочарованным.
- Я решил вашу проблему с эсперой! - вдруг радостно вклинился Доннер. - Я всё же нашёл одного-единственного человека, который её носит.
Похоже, к нашему маленькому спору Доннер отнёсся со всей присущей ему ответственностью. Кого он мне подвёл - я даже не запомнил, поскольку глаза того были выше, чем висевшая на шее маленькая серебряная звезда. Которую было прекрасно видно из-за неприлично расстёгнутого на груди ворота рубашки.
- Я ношу её просто как путеводную звезду, - сообщил обладатель кулона.
Но мне было не до него, - даже некогда было объяснять, что эспера - и есть путеводная звезда.
- А что это за женщина, ты знаешь?.. - Вернер смотрел на девушку в простом снежно-белом платье, то и дело с кем-то танцевавшую. Придворные дамы так не одевались, к тому же мерещилось, что складки её платья, рукава, волосы то и дело норовят слиться в текучие пятна тумана.
- Понятия не имею. Наверное, её тоже притащили талигойцы.
Когда Вернер вновь вышел подышать воздухом, я вышел вместе с ним, и он поинтересовался:
- Что у тебя за история с эсперой?
- История?..
- Ну да. Зачем ты её искал?
- О, это просто недоразумение. Я сказал, что если всех беспокоит нечисть, то можно помолиться Создателю, а Доннер сказал, что Создатель здесь не поможет.
- Доннер так сказал?.. - Вернер был так искренне удивлён, словно Доннер обманул его в лучших ожиданиях.
- Ну да. Ты же знаешь, это всё языческие предрассудки. Я ответил, что Создатель защитит меня от нечисти, если она на меня нападёт.
- А ты веришь в нечисть?
- Не поверю, пока не увижу собственными глазами.
Очередным танцем объявили кэналлийский вальс. И, как всякий кэналлийский вальс, он был быстрым и долгим - но мне удавалось сохранять своё "ведомое" место, так что в конце концов я стал попадать в вальс с одними и теми же партнёрами.
- Кажется, я зациклился между вами и господином Кальдмеером, - сообщил я Фальце, встретившись с ним в очередной раз.
Он предложил сменить партнёра, но я не представлял, как это сделать, не сломав танец, ведь если я проходил в прогрессии каждый раз равное количество тактов - это значило, что я всё делаю правильно. После танца ко мне обратился Доннер:
- Скажите, мой шейный платок не в слишком большом беспорядке?
Его шейный платок в самом деле вызывал вопросы, при каких обстоятельствах Доннеру пришлось завязывать его в спешке и явно без зеркала.
- Я бы назвал это... изящной небрежностью.
И я всё же не удержался от комплимента в адрес Доннера:
- Где вы научились так хорошо танцевать?
- Я же поднялся от самых низов и много лазил по реям. А это развивает ловкость и равновесие, столь необходимые в танцах.
Также я услышал, как кто-то не вполне вежливо окликнул меня сзади:
- Господин фок Хосс!..
- Чем могу помочь?.. - я обернулся. Конечно, это были талигойцы: Аларкон и Бреве.
- Быть может, вы нам объясните, почему вы ходите в перчатках?
- Потому что этого требуют правила приличий.
- То есть ходить без перчаток - это всё равно что ходить без штанов?
- Практически. Вы оскорбляете даму, подавая ей голую руку.
- Но здесь же нет дам.
- Вы кого угодно этим оскорбляете.
- И вы тоже оскорбляетесь?
- Нет. Я делаю скидку на то, что вы принадлежите к другой культуре.
- А почему ваш адмирал тоже не носит перчатки?
- Господин Кальдмеер - безусловно, талантливый морской офицер, но он не аристократ...
Не успел я договорить, как Аларкон уже после первой половины фразы разразился хохотом и умчался, возвещая на ходу:
- Я понял! Чтобы не носить перчатки, нужно быть талантливым моряком!..
Я только развёл руками: если талигоец сознательно проигнорировал вторую часть предложения, то это было его, а не моей проблемой.
- Утверждение о том, что господин Кальдмеер - талантливый офицер, настолько его рассмешило?.. - вопросил я риторически.
- Не принимайте близко к сердцу, - посоветовал Доннер.
- Конечно, не принимаю. Сегодня нас будут хотеть спровоцировать, и наша задача - не поддаваться на провокации.
А затем Бермессер, по-прежнему, казалось, страдавший от головной боли, предложил мне подняться на верхнюю галерею, где было потише. Я охотно согласился и поднялся следом за ним, прихватив с собой свой стакан. Мы сели рядом на просторном диване в тени.
- У тебя по-прежнему болит голова?..
- Да.
- Ты спал?..
- Слушай, ты не ощущал сегодня ничего... необычного? Никаких навязчивых мыслей?
- Нет, - я честно попытался припомнить, но мог только покачать головой. - Ничего подобного.
- А я всё никак не могу перестать думать о нашем позоре с лже-"Императрикс". Сегодня все только об этом и говорят.
Мне подумалось, что Вернер преувеличивал из-за собственных страхов: за весь вечер я ни разу об этом не слышал при том, что талигойцы предпочитали не шептаться по углам, а оскорблять так, чтобы их слышали все.
- Пусть говорят. Завтра талигойцы уедут, и об этом снова все забудут. Это уже в прошлом.
Вернер не смотрел на меня, но как бы невзначай рассеянно прикасался пальцем к моей ладони, поглаживая её. Затем забрал у меня стакан и взял меня за руку.
- Что тебя тревожит?.. - спросил я негромко.
- Одиночество.
- Но разве мы одиноки?.. - я удивился. - При дворе нас окружает столько людей...
- Ты не понимаешь. Никому из них нельзя доверять по-настоящему.
- Это правда. Но мы можем доверять друг другу.
Я не знал, куда заведёт этот странный разговор. Вроде всё было как обычно, но откровеннее, - я чувствовал что-то, чего не чувствовал никогда прежде, и боялся спугнуть каждое мгновение. Вернер стянул с меня перчатку и вновь взял меня за руку - рука у него была холодной, как из полыньи.
- Какие у тебя холодные руки... - я накрыл его ладонь своей, и с тыльной стороны его кожа оказалась ещё холоднее, хотя казалось, что холоднее уже невозможно. - Да просто ледяные!..
Я хотел его согреть, и это желание вовсе меня не удивляло, словно на самом деле я хотел этого всегда. Вернер уронил голову на наши сплетённые руки, прижался к моей ладони прохладным лбом - и я пожалел, что у меня не было третьей руки, чтобы прикоснуться к его волосам, таким пушистым сейчас, сколько бы он ни приглаживал их перед приёмом.
- Только ты можешь меня спасти, - проговорил он.
- От одиночества?.. - я улыбнулся, пряча смущение за смешком. Такие слова ошеломляли. Переворачивали мир, который весь теперь хотелось отдать ему, только бы ему не было больно. - Я с тобой. И всегда буду с тобой.
Вернер поднял голову, посмотрел мне в глаза. Бездной отчаяния в его зрачках я едва не захлебнулся.
- Бес побери, Вернер, да нашей дружбе больше лет, чем иные из этих щеглов, - я кивнул в сторону зала, - живут на свете!..
Я чувствовал, как незначительны перед лицом этой бездны мои утешения, но ещё успел договорить:
- ...А старый друг, как говорят, дороже двух новых...
Вернер, оказавшийся вдруг так близко, совсем вплотную, поцеловал меня - словно почувствовал, что я не вполне честен, поскольку ещё совсем недавно я готов был двигаться навстречу новым друзьям, но только не теперь, - и я сперва замер, прервавшись на полуслове, затем ответил на поцелуй.
- И я ведь хуже, чем ты думаешь обо мне, я не достоин твоей дружбы... - прошептал я, но вновь не смог договорить, иначе кошки знают в чём признался бы.
Я же мог предать тебя, Вернер. Если бы ты не позвал меня на помощь, если бы я не был так нужен тебе. Если бы не понял, насколько мне нужен ты - как воздух.
Голову кружило, как если бы я в самом деле перебрал канмахеровки, - я пришёл в себя, когда Вернер уже без спешки, но уверенно расстёгивал на мне камзол. Я тоже протянул руку, прикасаясь к его волосам, к его рукам, - мне всё ещё не вполне верилось, что - можно, что это происходит наяву, что Вернер - осязаемый, настоящий - не растает, как мираж над морем.
- Что мы творим... - прошептал я, лицом к лицу и губами к губам, уже зная, что пойду до конца, чего бы мне это ни стоило. - А, к кошкам всё...
Мне понадобились обе руки (я с сожалением отнял их от самого Вернера), чтобы расстегнуть камзол и на нём. Под одеждой Вернера уже нельзя было назвать хрупким - скорее, напряжённо-гибким. И я не мог перестать восхищённо прикасаться к нему, целовать, зарываясь лицом то в кружева, то в пряди волос, одинаково пахнущие свежестью, дышать им, как дышат морем, и привлекать его к себе всё ближе, - это было таким естественным и правильным: становиться одним целым именно с ним. Это было много больше бесхитростной телесной близости, которую я уже знал прежде.
Я даже упустил тот миг, когда Вернер одним лёгким движением оседлал мои бёдра. Совсем невесомый. Сильный. Горячий. Когда он начал двигаться - размеренно, как волны.
Я так редко видел его вблизи, и ещё никогда не видел настолько близко, - а ведь он был красив. Невероятно красив, и с годами становился только красивее. Румянец, подсвечивающий фарфоровую кожу. Тонкие запястья с голубыми линиями вен. И глаза такие большие, какие бывают только у святых на старых фресках. Глаза, в которых можно было утонуть, так что более ничего - ни зала, полного гостей, ни дворца, ни Эйнрехта, ни суши, ни моря, ни неба - не существовало.
Казалось - даже закрывая глаза, я всё равно его видел.
Казалось - я не мог издать ни звука, потому что вовсе забыл, как дышать, но почему-то не задыхался, как будто тебя накрывает волной с головой, а ты вдруг можешь дышать под водой.
Мы обернулись на звуки шагов на лестнице, и я мельком увидел широко ухмыляющуюся морду Фальце, который, ничуть не смущаясь, смотрел во все глаза, без спешки спускаясь обратно вниз, пока не скрылся из виду. Как давно на самом деле за нами могли наблюдать - я понятия не имел, но...
- Теперь они всем расскажут. Ну и к кошкам. К кошкам их всех, - повторил я, обнимая Вернера крепче и возвращая всё своё внимание ему.
На пике, как никогда в жизни ярком, - тот миг, когда Вернер соскользнул с моих бёдер и вновь сел рядом, приводя себя в порядок, я также упустил. Мир постепенно переставал раскачиваться, и я осознавал, что произошло. Я так давно желал запретной свободы, хотя бы глотка её, - но она всегда ассоциировалась с морем и Доннером, и я никак не ожидал, что Вернер подарит мне её. Легенды гласят, что в ночь Излома ветер нашёптывает в уши морякам, толкая их на безрассудные поступки... Но даже если это правда и наутро Вернер пожалеет о том, что было, - для меня это было уже не важно. Я не рассчитывал на то, что мы станем любовниками. То, что он сказал, было много дороже. И это сказал именно он, а не безумное влияние Излома.
- Я... столько лет гнал от себя эти мысли, - признался я хрипло, только чтобы не молчать.
- Обо мне?
- И о тебе также. О свободе.
- Свободе?..
- Помнишь, я однажды сурово наказал двоих матросов? Велел выпороть их за то, что они покинули ночную вахту.
- Да, помню.
- Тогда я просто им позавидовал, - я с горечью усмехнулся. - Я застукал их в трюме, занятых друг другом, и минуты две стоял и смотрел, пока они меня не заметили. И я... наказал их за то, что они могли позволить себе то, чего я никогда бы себе не позволил.
И чтоб мне провалиться - но даже сейчас, после всего, что случилось, когда Вернер сидел на расстоянии ладони от меня, и мне хотелось приобнять его за плечи, притянуть к себе, прижаться к его боку и почувствовать его тепло... я не мог себе этого позволить! Слишком фамильярно, слишком компрометирующе, и я слишком боялся, что мою неуместную нежность не примут и отвергнут.
- А я... Кажется, когда мы спустили паруса и отправились грабить талигойские суда, я впервые почувствовал себя живым.
- А я последовал за тобой, потому что твоя безумная идея так вдохновляла, - улыбнулся я. Кажется, впервые за прошедшее после плена время я мог говорить об этом с улыбкой. - Хоть я и понимал, что это не кончится добром. Как в детстве, когда я убегал с мальчишками прыгать с обрыва в море, а отец потом заставлял читать молитвы, стоя на коленях... За свободу всегда приходится платить. Но она всегда стоит того.
- Как ты относишься к принцу Фридриху? - неожиданно спросил меня Вернер. - Только честно.
Казалось, он меня испытывает, - но если дружба между нами вышла на новый уровень, а точнее, подтвердилась... мне было нетрудно продолжать откровенность.
- Что ж, если честно, то он никогда мне не нравился. Я не был знаком с ним так близко, как ты, но он кажется мне капризным человеком.
- Он жестокий человек.
- Но я не настолько щепетилен, и если он будет сохранять положение при дворе, я поддержу его вне зависимости от его моральных качеств. Вот только мне кажется, что его позиции уходят в прошлое.
- Почему ты так думаешь? - Вернер живо заступился за принца, хотя только что назвал его жестоким. - Его поддерживают при дворе. Фок Фельсенбург его поддержит.
- Может быть, ты и прав. Но говорят разное.
Ещё говорят - "можно не смешивать политику и личную жизнь". Если бы только можно было оставаться другом Вернера, выйдя из партии Фридриха и примкнув к более сильной стороне... Но я боялся, что этого Вернер не сможет понять и простить, как и не сможет доверять мне как прежде.
Я только собрался воспользоваться моментом и уговорить Бермессера обратить взор на новых фаворитов кесаря, - как вдруг снова повеяло прогорклым холодом, и перед нами появился танцмейстер Фогель в странной компании девицы в зелёном платье. Причём зелень эта казалась не цветом ткани, а болотной тиной, окрасившей платье, некогда бывшее белым.
- Лучше уходите, - проговорила девица властным замогильным холодом. Я счёл за лучшее подхватиться с места и потянуть за собой Вернера:
- Давай-ка поскорее убираться отсюда! И стаканы оставь!..
Но Вернер всё же забрал наши стаканы с собой, и мы совершили отступление вниз с галереи, не оглядываясь. Если у Фогеля настолько странные вкусы, чтобы уединяться с вероятно мёртвой дамой, то это не моё дело. Конечно, будет грустно, если он не вернётся живым, - но не спасать же его, рискуя собственной жизнью, особенно не зная, как это сделать.
- Вижу, вы хорошо провели время? - Фальце словно поджидал нас у лестницы для ядовитого комментария.
- Завидуете? - откликнулся я.
- Было бы чему.
- Что ж, как уже не раз было сказано за этот вечер - каждому своё, - я пожал плечами. Мне не хотелось ссориться с талигойцами. Мне вообще ничто сейчас не могло испортить настроение. Я был в расстёгнутом камзоле и забыл наверху свои перчатки, и мне было плевать, какие слухи будут ходить. В конце концов, они и так уже ходили!.. Напротив, мне хотелось показать, что я не стыжусь произошедшего. И не стыжусь Вернера.
Сперва я вновь упустил его из виду, но вскоре Вернер подошёл к столу за своим стаканом.
- Возможно, мне нужно напиться, - заявил он. - Вдруг это поможет?
- Иногда это хороший план, - я пожал плечами. - Но я бы предпочёл сохранить лицо.
- Напиться и танцевать... Как это называется - импровизация?..
- Танцевать я не против. Хотя в импровизациях я не силён.
Вернер придирчиво прислушался к музыке - она была слишком медленной и лиричной. Подошёл к музыкантам, собираясь было отдать им распоряжения в отсутствие танцмейстера, но передумал, когда они заиграли следующую мелодию. Мы оба прислушались, ловя ритм и отбивая его ногой, - этот был достаточно быстрым. И мы вышли танцевать - в центре зала было пусто и свободно, и никто не мог нам помешать. Наверное, я танцевал плохо, - это было мне непривычно. Но я бесконечно любовался Вернером, его прямой осанкой, его длинными ногами, его лёгкостью, на которой вовсе не сказывались годы. Когда я начал выбиваться из сил, он, казалось, даже ещё не сбил дыхание.
- Как там делают талигойцы... - он вспоминал и повторял увиденные у южан движения.
- Не помню, - отозвался я весело. - Я, скорее, вспоминаю, как танцевали у нас в поместье по праздникам...
Кто-то из талигойцев вошёл в зал со двора. Они сели на диван и уставились на нас со сложными выражениями на лицах.
- Сегодня исторический день: талигойцы не танцуют, - усмехнулся я. - Хотя мы подаём им хороший пример...
Музыка закончилась, и наш танец также. Переводя дух, мы вернулись к столу.
- Они снова смеются надо мной, - заметил Вернер спокойно, услышав несколько насмешливых хлопков со стороны талигойцев. Я на них даже не обернулся.
- Они смеются над нами обоими. Они смеются над всеми здесь, - я пожал плечами.
Когда Вернер решил выйти во двор, я счёл себя вправе к нему присоединиться - если прежде мне не хотелось надоедать ему и навязываться, то теперь я надеялся, что он не будет против моей компании.
- Я так устал от всего этого, - проговорил он, глядя вглубь сада. - Зачем мы вообще нужны здесь?..
- Я тоже предпочёл бы провести вечер в более приятной компании, - усмехнулся я. - Вот что: когда всё это закончится, и пока нам снова не пришлось выйти в море, - поедем в поместье к тебе или ко мне? Разожжём камин, достанем из погреба бутылку чего-нибудь хорошего и будем говорить обо всём, кроме политики...
Будь моя воля, я украл бы его прямо сейчас, - но, пожалуй, даже это было бы более реализуемо, чем не говорить с Бермессером о политике.
- Ты говорил, что поддержишь Фридриха вне зависимости от его моральных качеств. Но мне кажется, что он будет плохим кесарем.
- Мне тоже так кажется, - ответил я. - Но есть ли у нас выбор, если фок Фельсенбург поддерживает его?.. Может, всё-таки...
Я хотел сказать: "может, всё-таки предложим фок Фельсенбургу самому побороться за престол", но внезапная вспышка головной боли спутала мои мысли. И одна из мыслей проступила особенно отчётливо: зачем стараться что-то доказать Бермессеру?.. Он будет тонуть сам и утащит меня на дно, а ведь есть более лёгкие пути получить всё желаемое от жизни. Например, набраться смелости и прямо предложить Доннеру дружить... ближе. Возможно, он не откажет. Эта мысль была не то чтобы чужой - она была моей, просто на редкость несвоевременной. Я даже потряс головой и потёр виски, пытаясь её отогнать.
- Так вот, я хотел сказать, что, может...
- А знаешь что? Забудь, - резко обернулся ко мне Вернер. - Забудь всё, что я сейчас сказал.
Я подумал, что он просто испугался, что наговорил лишнего, и пообещал:
- Я, конечно, - могила, но всё-таки... Я сказал что-то не то и чем-то обидел тебя?
- Вот и проверим твою преданность, - заявил Вернер, удаляясь.
Я привык к его перепадам настроения, но всё же стало немного горько. Тебе в самом деле нужна только преданность, Вернер, - просто преданность собаки, которая служит, пока её кормят, - а не дружба?..
Вернувшись в зал, я некоторое время пытался сам справиться с непрошеными мыслями и заглушить их, но они не отставали, ходили по кругу, так что я решил снова поговорить с Вернером - тем паче что он также выглядел нервным.
- Как ты? Чувствуешь себя лучше?..
- Немного, - откликнулся он. - Но я всё ещё не могу перестать думать о нашем провале, когда нас захватил Вальдес...
- А вот меня терзают навязчивые мысли не о прошлом, а о безрадостном будущем.
- А как же мрачное настоящее?
- Об этом я всегда думаю. - я усмехнулся, но всё же признался: - Я боюсь, Вернер. Боюсь утонуть. В фигуральном смысле. Боюсь за себя и за тебя.
- А до меня-то тебе какое дело?.. - пожал плечами Вернер.
- Ты мой друг.
- Ну да, конечно. Я же твой единственный покровитель.
Иногда Бермессера хотелось стукнуть. И только памятуя о том, что для того, кто вырос при дворе, в банке с пауками, нужно время, чтобы кому-то поверить, - я проявлял терпение.
- Ты всегда был моим якорем, что бы ни случилось, это правда. Но сейчас...
- Сейчас ты можешь попробовать выслужиться перед Кальдмеером.
- Могу, - не стал спорить я. - Но я не забуду и про тебя.
- Уверен, твою любовь к морю он оценит.
- Если он в самом деле оценивает людей только по тому, насколько они любят море, то, пожалуй, такое одобрение мне не нужно, и я буду только рад без него обойтись, - возразил я. - А вот если он всё-таки ценит военные умения, то шанс есть. И у меня, и у тебя.
До сих пор считая себя моим покровителем, Бермессер, конечно, переоценивал себя. Но сейчас я чувствовал в себе силы стать покровителем для него, если у меня всё получится. Вытащить его наверх за собой. Только бы ему хватило ума не цепляться за Фридриха и не тонуть вместе с ним. Только бы ему хватило ума понять, что я не предаю его, а спасаю...
Когда Доннер неожиданно предложил Вернеру выйти поговорить, я заметил фок Фельсенбурга, сидящего на диване в одиночестве, и решил, что самое время составить ему компанию.
- Не скучаете?.. - светски улыбнулся я, ожидая ответа как разрешения устроиться рядом.
- Скорее, наслаждаюсь неожиданной тишиной, - фок Фельсенбург ответил вполне охотно, давая понять, что не против беседы.
- О да, в кои-то веки даже талигойцы выдохлись. - к тому времени, как мы с Вернером спустились с галереи, многие гости дворца, словно взяв с нас пример, также рассредоточились по укромным местам, и в зале стало почти пусто.
- Всем нужен отдых. Мне тоже так хотелось бы отдохнуть от политики...
- В вашем положении сложно будет её избежать, - усмехнулся я мягко. - Но со временем вы привыкнете.
- Да, поэтому приходится о ней думать. И о внутренней, и особенно о внешней, которая прямо перед глазами.
- Да уж. Приходится следить, чтобы никто не учинил скандал и не начал войну.
- Решать, начать ли войну, могут только кесарь и король, - поправил фок Фельсенбург. - Но здесь могут найти для неё повод.
- Это правда. А кесарь, похоже, заинтересован в союзе с Талигом. Посмотрим, что нам сможет дать такой непредсказуемый союзник.
- Уж лучше непредсказуемый союзник, чем непредсказуемый враг.
- Вы правы.
Казалось бы, мы не говорили ни о чём важном, - просто убивали время. Но фок Фельсенбург за одну короткую беседу показал, что он - не легкомысленный юнец, бегающий от серьёзных вопросов, а наследник своего рода, который думает о политике, осознаёт свою ответственность, и с которым можно говорить на равных. А обладая столь ценными качествами, можно порой и не рваться к трону, работая локтями, - кесарь сам проведёт за руку достойного наследника. Также, когда вернулся Бермессер и присоединился к нам, я остался рядом и понаблюдал за их с фок Фельсенбургом разговором - и убедился, что фок Фельсенбург говорит с Вернером без неприязни (равно как и без фальшивой симпатии - а различать лицемерие я умел хорошо). И это также было благоприятным знаком.
Но трудно было думать о делах придворных, когда всё чаще приходилось задумываться о том, чтобы попросту дожить до утра. Мертвецы - если это были действительно они, но я уже не мог сомневаться - появлялись всё чаще, и не по одному. Они приближались к живым, и живые отгоняли их горячей кровью, разрезая ладони ножом, - тогда выходцы ненадолго исчезали. И всё чаще женщина в зелёном танцевала в центре зала. В отличие от остальных тварей, она двигалась легко и невесомо, и могла говорить. Но от неё точно так же тянуло смертью. И я снова и снова говорил Вернеру, стараясь не отходить от него ни на шаг: не приближайся к ним, не смотри на них, просто не подходи к ним!..
- Изыди, - сказал я зелёной, когда она сама, кружась, подлетела ближе, и я встал между ней и Вернером.
- А то что?.. - издевательски спросила она. Я дёрнул было рукой, чтобы осенить её знаком эсперы, но заведомо понял бесполезность такой защиты.
Доннер, к счастью, тоже был рядом, - а с ним мне было гораздо спокойнее. И он поддерживал меня в том, чтобы держаться подальше от мертвецов - и держать Вернера подальше от них. Готлиб рассекал ладонь ножом уже такое количество раз, что на ней не оставалось живого места.
- Может, и мне попробовать? Вдруг сработает?.. - предположил Вернер.
- Давай попробуем, - согласился я.
У меня не было при себе ножа, но Вернер, к немалому моему удивлению, достал нож из-за голенища сапога и полоснул себя по ладони. Он выставил окровавленную руку вперёд, но резвящаяся зелёная женщина лишь рассмеялась. Не сработало. По крайней мере, не с ней.
- Перевяжи, - попросил я.
Вернер стащил с шеи белый платок и обмотал им пораненную ладонь. На ткани тут же проступило темнеющее багряное пятно. И в очередной раз я удивился, когда Вернер произнёс:
- Сейчас я бы охотнее был с некоторыми мёртвыми, чем с живыми.
- Понимаю, - неожиданно согласился Доннер.
Да что на них обоих нашло? Вернер потерял кого-то, о ком я не знал?.. А когда он сообщил: "Фальце говорит, что это кэцхен", - его тут же окружили любопытствующие.
- И она вытягивает силу из живых людей, - продолжал Вернер. - Питается ею.
- Я слышал сказки о кэцхен, - припомнил я. - Но в них, наоборот, кэцхен могут давать силы морякам, если... приятно провести с ними время.
- Это неправильная кэцхен. Порченная.
- Кто-то испортил кэцхен?.. - переспросил я с нервным смешком. - Никогда о таком не слышал.
- А я слышал, - Вернер удивлял меня всё больше. - Когда-то в детстве.
Но более прежнего я удивился и испугался, когда Вернер заявил, что ему надо поговорить с этой кэцхен.
- Зачем?!..
- Мне нужно узнать кое-что.
- Есть гораздо более безопасные способы что бы то ни было узнать! - возразил я.
- Это нечисть, с ней нельзя договариваться, - вторил мне Доннер. - Она всё равно не расскажет всей правды, зато заберёт больше, чем это бы стоило.
- Ни у кого больше я об этом не узнаю, - ответил Вернер. И пошёл танцевать с кэцхен.
Я почти уверился, что Вернер в самом деле кого-то потерял. О делах живых можно узнавать у живых, а вот о путях мёртвых в самом деле больше не у кого спрашивать, кроме как у мёртвых...
- А вот от него я такого не ожидал, - с уважением произнёс Фальце.
- А я от него только такого и ждал! - проворчал я. - Он всё время делает какие-то глупости.
На танец я смотрел не отрываясь. Если эта кэцхен забирает силы, то не возьмёт ли она слишком много?.. Но, когда музыка закончилась, Вернер как ни в чём не бывало расстался со своей партнёршей и подошёл к столу. Я догнал его уже наливающим себе вина.
- Дай руку, - буркнул я. Я глупо стеснялся этого глупого беспокойства, но иначе не мог.
- Царапина уже зажила.
- Я просто хочу убедиться, что ты не опять холодный как ледышка.
Вернер протянул руку, и я прикоснулся к ней. Ладонь была прохладной, но не ледяной.
- Сейчас уже лучше, - заверил меня Вернер, как мне показалось, с благодарностью и теплом. Похоже, после разговора с Доннером он перестал на меня дуться.
Если бы только знать наверняка, что близость помогает от внимания нечисти, - и я бы уже рискнул предложить Вернеру повторить. Хотя бы целоваться.
- Она сказала, что ей нужен человек моря, который не сдержал обещания, - сообщил Вернер вновь обступившим его зевакам.
- Это было её условием? - спросил я. - Ты узнал то, что хотел?
- Это я и хотел узнать. Что ей от нас нужно.
- И она ничего не потребовала от вас взамен? - спрашивали другие.
- Нет. Ничего.
- Да здесь у каждого живого человека найдутся обещания, которые он не сдержал, - пробормотал я. Да, и я сам ещё не отдал все долги. Кто же знал, что все обещания нужно непременно исполнять до Излома? Я никогда не жил по законам примет и суеверий. А сейчас я как будто задремал или ударился головой, а очнулся уже в реальности дурной сказки.
- Скажи, мне правда стоит больше никогда не приближаться к морю? - вдруг спросил меня Вернер.
- С чего ты это взял?.. - насторожился я.
- Но я ведь не человек моря? Только ответь честно.
- Думаю, ты вполне сможешь прожить без моря, как и я.
- Уклончивый ответ.
- Но я считаю тебя талантливым морским офицером.
- Меня здесь все ненавидят.
- Ну, во-первых, не все. А во-вторых - когда бы нам это мешало?..
- Я никогда этого не хотел. Когда в детстве я хотел играть в шахматы, меня заставляли учиться фехтовать...
- Я понимаю. Но раз уж мы оказались там, где оказались, то на нашем месте мы ещё можем добиться того, чего пожелаем. Нас ещё рано сбрасывать со счетов.
Только бы он не решил подать в отставку лишь потому, что какая-нибудь кэцхэн или вовсе какой-нибудь талигоец сказал ему какую-нибудь очередную чушь о том, что он не создан для моря. Никто не рождается с "морем в крови" - ни простолюдин, ни дворянин. Эти сказки - повод гордиться для тех, кому больше гордиться нечем.
А потом Вернер послал кого-то из слуг за бумагой и чернильницей и сел что-то писать. Писал он долго, а некоторое время спустя сообщил мне, стараясь держать себя в руках, хотя по его напряжённому лицу и подрагивающим губам было заметно, каких усилий ему это даётся:
- У меня есть ещё одно поручение для тебя.
- И что я должен сделать?
- Передай это письмо Руперту фок Фельсенбургу, если со мной что-то случится.
- Что может случиться с тобой во дворце?!..
- Мне кажется, я не переживу эту ночь.
Он настойчиво протягивал мне сложенное письмо, подписанное именем фок Фельсенбурга столь хорошо знакомым мне безупречным почерком.
- Почему? Кто-то тебе угрожает?
- Возможно, я ошибаюсь. Просто сделай это для меня, хорошо?
- Хорошо, - я взял письмо хотя бы уже потому, что рассчитывал развернуть его и прочитать при первой же возможности. Только чтобы узнать, что происходит с Бермессером. Но не вышло: - Правда, у меня нет ни одного кармана...
- Тогда пусть оно будет у меня. Не забудь забрать его с моего тела.
Мне стало ещё тревожней. Вернер не говорил мне всего, не хотел говорить, и я не знал, к чему готовиться и чего бояться. Что ещё он мог услышать от кэцхен? Что ещё мог им сказать и пообещать? Что если он уже заложил им свою жизнь - и молчал?.. Неизвестность сковывала липким холодом, как тогда, при захвате моей "Звезды". Когда хотелось жалко, унизительно умолять, чтобы Вернер остался в живых, - а не получалось издать ни звука.
Несмотря ни на что я начал неуютно чувствовать себя в неформальном виде и застегнул камзол, и хотел подняться на верхнюю галерею за своими перчатками, хоть и боялся столкнуться с каким-нибудь мертвецом. Но едва я собрался с духом и велел окружающим не поминать лихом, как мне сообщили, что кто-то добросердечный принёс мои перчатки и оставил их внизу. И очень вовремя я озаботился внешним видом: в довершение всего абсурда в зале появился кронпринц Фридрих, и все, поприветствовав его поклоном, принялись лихорадочно приводить себя в порядок.
- Рад приветствовать Ваше Высочество, - я нарушил неловкое молчание, хотя Фридрих был последним, кого я был бы рад здесь видеть.
Как и следовало ожидать, Фридрих увёл Вернера говорить на диване у окна. Я присматривал краем глаза, но их беседа выглядела довольно мирной.
- Господин фок Хосс, вы лучше разбираетесь... - напрямую обратился ко мне фок Шнееталь. - Скажите, который из двух Бермессеров настоящий?
- В каком смысле - двух?.. - я непонимающе уставился на него: фок Шнееталь не выглядел пьяным, тем паче настолько, чтобы в глазах двоилось.
Вместо ответа фок Шнееталь молча кивнул на лестницу, по которой... спускался двойник Вернера, как две капли воды похожий на него. Вот только я точно знал, что настоящий Вернер пошёл говорить с принцем. К тому же, взглянув на нас, остолбеневших от удивления, двойник улыбнулся такой хищной улыбкой, какой у Вернера отродясь не бывало. Не его улыбка, не его взгляд... нет, Вернера я бы не перепутал ни с какой копией.
- Тот настоящий, - сказал я, указав в сторону дивана. Двойник прошёл мимо, не обратив на себя внимания ни самого Бермессера, ни Фридриха, и вышел во двор.
Просто ждать, пока Вернер и принц договорят, было долго, и я решил проветриться. Доннер вызвался составить мне компанию, и мы пошли по мокрой от тающего снега дорожке вокруг сада.
- Когда всё это закончится, я поеду в своё поместье... и, как говорят, сначала сяду в кресло-качалку, а через пару дней начну раскачиваться. - я умолчал о том, что надеялся провести это время с Вернером, и что, пожалуй, только эта надежда сохраняла мой рассудок этой ночью.
- А я... собираюсь узаконить отношения.
- О! Вас можно поздравить?
- Не то чтобы. Это значит, что придётся остепениться, больше времени проводить на суше...
- Ох, Доннер, я не верю, что вы сможете жить без моря.
Мы проходили мимо скамьи, на которой в сумерках уединилась в недвусмысленной позе парочка. Это были Ротгер Вальдес - и оседлавший его бёдра двойник Бермессера. Двойник обернулся к нам и вновь бесстыдно, плотоядно улыбнулся.
- Вы тоже это видите?.. - проговорил Доннер.
- Да. Это не настоящий фок Бермессер. Чертовщина какая-то...
Доннер отвёл взгляд и поспешно прошёл мимо, я же не удержался от того, чтобы обернуться и крикнуть:
- Я вас не осуждаю, Вальдес!..
Но всё же... Я слышал легенды, что кэцхен могут являться матросам в облике тех, кого они больше всего желают: хоть покойной жены, хоть портового мальчишки, хоть Рокэ Алвы. Но с каких таких драных кошек Ротгеру Вальдесу желать Бермессера?!.. И от мысли, что он желал этого, чтобы унизить Вернера, мне на мгновение стало тошно. Вальдеса называли "Бешеным" даже такие же, как он, кэналлийцы, но в чём-то я его даже уважал прежде, - но теперь...
- Нашли место, - фыркнул я. - Здесь холодно и мокро...
- Не говоря уж о том, что могут увидеть, - согласился Доннер и так же легко признался: - Мне сегодня удалось найти местечко получше.
- О, похоже, вы весело проводите вечер.
Я улыбнулся так, словно не "повеселился" сам. Учитывая, что единственными женщинами в зале были переменчивые, как волны, кэцхен... значило ли это, что Доннер уединялся с мужчиной?.. Впрочем, из этого я мог сделать вывод только о том, что чутьё на его счёт меня не подвело. Вывод совершенно бесполезный: я ловил себя на мысли, что после Вернера уже не мог думать ни о ком другом.
- А вы?
- Не жалуюсь. Но в чём-то даже немного завидую. Ваше происхождение позволяет вам многое, тогда как я был воспитан в строгости, и этого просто так не изменить.
- А чего бы вы хотели?
- Какие сложные вопросы вы задаёте!.. Я бы хотел славы.
- Для себя?
- И для своих потомков. Чтобы имя фок Хоссов произносили с почтением и не забывали.
- У вас есть дети?
- Ещё нет. Но однажды придётся их завести. А к слову о море... Сам я даже смог его полюбить. Но, пожалуй, с точки зрения моряков я люблю его неправильно, а оно не отвечает мне взаимностью. Я смог бы прожить без моря. Просто смотреть на него с берега...
- Мне кажется, вы хороший капитан.
- Вы слишком добры ко мне, Доннер, - я невесело усмехнулся. - И всегда были добры. Но я знаю, что говорят за моей спиной.
- Как говорит один мой хороший приятель, "в моё отсутствие обо мне могут говорить что угодно, в моё отсутствие меня могут даже бить".
- Вы правы: собака лает, ветер носит, - кивнул я.
- Я стараюсь руководствоваться однажды услышанной максимой: единственным судьёй над тобой может быть только твоя совесть. Если бы только все ей руководствовались...
- Ей опасно руководствоваться тем, чья совесть им многое позволяет, - усмехнулся я.
- Мне кажется, ей и не будут руководствоваться те, чья совесть недостаточно строга.
- О, вы ошибаетесь. Я знаю достаточно людей, которые живут по принципу: "если мне никто не указ и только я сам себе судья, то, значит, мне можно всё и я всё смогу оправдать". При дворе не выжить, будучи честным человеком. Я и сам отчасти такой же.
- Вот поэтому я и стараюсь держаться от двора подальше.
- Ваше право. Пожалуй, и я в юности услышал одну максиму, которой хотел бы руководствоваться... Что всё в нашем мире находится в руках Создателя, и только наша честь зависит от нас самих.
И зачем я врал ему?.. Я уже был далеко не тем двенадцатилетним юнцом, который, читая книги, грезил о благородстве. Рыцаря из меня даже близко не вышло. Вышла змея, скользкая и холодная.
- Это достойный принцип.
- Вот только у меня редко получается ему соответствовать.
- Все живые люди ошибаются. Но достаточно уже того, что мы стремимся стать лучше.
- И снова вы ко мне слишком добры. Но двор не прощает ошибок. И не забывает запятнанной репутации.
- Но важнее то, что вы сами о себе знаете, верно?
- Вам легко говорить. А чем выше поднимешься, тем больнее падать.
- Пока мы живы, всё кроме смерти можно исправить.
- Да, пожалуй, вы правы. Я стараюсь не ставить на себе крест, - я постарался улыбнуться и расправить плечи, так что даже почти поверил сам себе. - Я ещё смогу заслужить себе имя.
- Кажется, они наконец договорили, - оказалось, Доннер, как и я, следил за силуэтами Фридриха и Вернера через окно. - Думаю, Бермессеру сейчас не помешает наша поддержка.
- Да, пожалуй, - согласился я.
После разговоров с Доннером всегда становилось легче, - и всё же с ним я не мог быть настолько же откровенным, как с Вернером. Словно показывал ему какую-то полумаску, говоря то, что он сам хотел бы услышать. Готлибу бы священником быть, а не вице-адмиралом: всем хватит утешения, принятия и прощения за все грехи.
И хорошо было войти в тёплый зал, проветрив голову, оскальзываясь на натаявшем с сапог снегу. Мы подошли к Вернеру, который поднялся нам навстречу.
- Всё в порядке?
- Да. Всё хорошо, - рассеянно и бесцветно ответил Вернер.
- Если принц будет чем-то недоволен... вали всё на меня, ладно? - предложил я.
А то с Вернера же станется сказать, что это он меня совратил, пользуясь положением старшего по званию, и всё такое...
- Зачем?
- Один раз ты уже взял всю вину на себя.
- Я сделал это, потому что мог сделать это для тебя, - произнёс Вернер с такой лёгкостью, словно речь шла о какой-то незначительной услуге. И я не нашёл, что ответить, потому что от этих слов сердце вдруг сжалось. И не от стыда за своё молчание, как прежде, а от чего-то иного.
Когда он, в свою очередь, вышел на свежий воздух, мы с Доннером оба последовали за ним - что бы Вернер ни говорил, а выглядел он как человек, которого нельзя оставлять наедине с собой. Смотрел Вернер куда-то мимо нас, его руки крупно дрожали.
- Мне кажется, ты совсем замёрз, - сказал я.
- Думаю, это не от холода, - ответил Доннер за Вернера.
- Но желания поделиться камзолом это не отменяет.
- Не нужно, - Вернер качнул головой.
И снова эти проклятые рамки приличий!.. Когда впору было обнять его, прижать к себе (плевать, что Доннер увидит, - он поймёт), согревать его руки дыханием (невероятные руки с тонкими пальцами, как у музыканта)... Я не мог. Не мог себе этого позволить. Словно Вернер был чудом, как увиденный в детстве узор инея на стекле, который исчезнет, если к нему прикоснуться.
- Мы тут видели... - Доннер смущённо замялся. - Вас... с Вальдесом...
- Вальдес уединился с кэцхэн в твоём обличии, - поспешил объяснить я. - Мы видели их собственными глазами.
- Кажется, мне нужно поговорить с Вальдесом, - решил Вернер и быстрым шагом направился назад во дворец. Мы с Доннером проводили его взглядами.
- Не самый логичный вывод из представленной информации, - прокомментировал я.
- Интересно, сам-то Вальдес знает, что это была кэцхен?.. - риторически откликнулся Доннер.
- Надеюсь, что да. И надеюсь, что всё это не закончится для Бермессера дуэлью.
- В крайнем случае, секунданты у него будут, - Доннер вообще не унывал.
- Будут, - согласился я. - И за что мне только это наказание...
Меня даже начинало раздражать его участие: с защитой Вернера от решений самого Вернера и их последствий я бы как-нибудь справился и один. Сложно было заподозрить Доннера в поисках выгоды (да и откуда: они с Бермессером были равны по званию), но и в такую способность проникнуться сочувствием тоже плохо верилось.
С низа лестницы мы оба смотрели, как на площадке перед лестницей на верхней галерее Вернер говорил с Вальдесом. К счастью, убить друг друга они не пытались, и я выдохнул с облегчением, подходя к столу. Там на меня и наткнулся, видимо скучая, кронпринц Фридрих.
- Капитан фок Хосс! Уделите мне несколько минут?
- Разумеется, Ваше Высочество.
Принц, в отличие от Доннера, едва ли оценил бы прогулку по мокрому саду, поэтому мы прохаживались туда-сюда вдоль стены зала.
- Я буду говорить с вами прямо, - заявил Фридрих. - Скажите, почему мои офицеры позволяют себе недостойное времяпровождение?
Уже донесли?.. Быстро же кто-то копает под Бермессера. С усердием, достойным лучшего применения. Но я не собирался признаваться самостоятельно. И тем паче не собирался каяться. Говорить, что это было ошибкой? Что это больше не повторится?.. Ну уж нет, я отказываюсь считать Вернера "ошибкой".
- Раз уж Ваше Высочество желает говорить прямо, то объясните напрямую, что вы имеете в виду.
- Я считал, что вы более догадливы, фок Хосс. Думаю, вы понимаете, что я имею в виду.
- Если до Вашего Высочества дошли слухи... То могу заверить Ваше Высочество, что ничто не помешает мне исполнять свою службу как должно.
Есть время для службы и есть свободное время, и то, как я провожу второе, тебя не касается, Высочество.
- Похоже, верно сказал господин фок Бермессер, что чрезмерное общение с простолюдинами пагубно сказывается на ваших умственных способностях.
- Чем же я разочаровал Ваше Высочество?
Я не верил ни одному его слову. Он, должно быть, также не верил ни одному моему, - но я даже не утруждался тем, чтобы врать более убедительно.
- Я не люблю, когда ломают мои игрушки.
- Неужели я похож на человека, способного что-либо сломать?..
Не суди по себе, принц. Если ты сломаешь Вернера - я тебе не прощу. А его не оставлю.
- А на что, по-вашему, вы способны?
- Я исполняю свой долг и служу Дриксен и кесарю, - я почти не подчёркивал это последнее слово, но полагал, что в последовавшей паузе принц догадается и так. - И Вашему Высочеству.
- В таком случае, быть может, у вас есть что мне сообщить?
Желает доносов? Значит, возможно, всё же ещё не догадался, что в этом для меня нет более никакой выгоды. И не догадался - куда ему, - почему я не выдам слова Вернера.
- Нет. Ничего.
- Тогда, возможно, вы желаете чего-нибудь? Я сегодня добрый.
- Как все офицеры, я честолюбив и желаю продвижения по службе и наград. И постараюсь найти возможность их заслужить.
И подачки с оскудевшего стола мне больше не нужны.
- Старайтесь лучше, - и принц ушёл вперёд, давая понять, что разговор окончен.
Словно мало мне было принца, следующей напастью мне стало дурно. Навалилась слабость, виски заломило, и мне ничего не оставалось, кроме как найти место, чтобы присесть. Не то кэцхен и им подобные меня прокляли, не то отравил кто-то из присутствующих... Я тёр глаза, стараясь прийти в себя, но видел всё вокруг как через мутное марево. Кажется, Вернера я тоже видел, но он не обращал на меня никакого внимания, а у меня не было сил, чтобы подойти к нему и спросить, как прошёл его разговор с Вальдесом.
Прямо перед моим носом едва не вспыхнула дуэль - в общей свалке разнимающих я даже не разглядел, кто именно повздорил. Им говорили (вернее, кричали - талигойцы ведь не умеют говорить спокойно, когда их собирается больше одного), что нельзя проливать кровь в ночь Излома, что можно устроить поединок на танцах, выпивке или на костях.
- Потерпите до утра, - устало посоветовал я им. - Протрезвеете и всё забудете.
Когда я всё же смог встать на ноги (я уже некоторое время не видел в зале Вернера и начал беспокоиться), я обнаружил в низу лестницы целую пёструю компанию, расположившуюся на ступенях. Вальяжнее всех поперёк всей лестницы расселся Вальдес, а среди стоявших ниже был и Доннер, которого я спросил:
- По какому поводу сборище в самом узком месте?
- Засада. На Бермессера, - ответил мне кто-то с дружелюбным смешком. - Чтобы точно не сбежал.
Я покосился на верхнюю галерею: кажется, Вернер был там, и был не один, так что я счёл за лучшее присоединиться к ожидающим.
...И все мы подскочили от неожиданности, когда посреди лестницы, наткнувшись на Вальдеса, возник принц Фридрих. Видимо, он незаметно прошёл мимо меня и Доннера, - но всё равно это выглядело так, словно он появился из воздуха. Вальдес без особой почтительности подобрал ноги, и Фридрих прошёл наверх: в отличие от меня, он был не настолько щепетилен, чтобы не прерывать чужой разговор. Затем объявили какой-то танец, и вся "засада" вмиг рассосалась - остался только я один. Ещё некоторое время спустя сверху спустились Вернер и адмирал Альмейда и прошли мимо меня, не заметив. Когда они расстались возле стола, я подошёл к Вернеру.
- Здесь была целая засада на тебя, - сообщил я с усмешкой, кивнув на лестницу. - Видимо, не я один о тебе волнуюсь.
- Вот как.
- И скажи мне, часто ли Его Высочество Фридрих появляется прямо из воздуха?..
- Нет, раньше я такого не замечал. А это точно был именно он?
- Вот и я начинаю в этом сомневаться. После того, как я видел твоего двойника, я уже не знаю, с настоящим ли принцем Фридрихом я говорил... Впрочем, то, что он говорил, было весьма на него похоже.
- Ты говорил с Фридрихом? О чём? - спросил Вернер, насторожившись.
- Ну, точнее сказать, это он захотел поговорить со мной. Хочешь знать, о чём?..
Меня всё ещё слегка пошатывало, и я присел на стул у стены. Вернер сел рядом со мной.
- Так вот, краткое содержание беседы Фридриха со мной: ревнует; пытается нас рассорить, говоря мне гадости якобы от твоего имени; и чуточку унижает, как обычно.
- Ревнует? Меня к тебе?
- Ага.
- Странно. Раньше его не интересовали наши с тобой отношения. Или ему уже успели донести?..
- Ему донесли. И мне весьма интересно, какая крыса это сделала.
- А что за гадости он говорил от моего имени?
- Якобы ты сказал, что чрезмерное общение с моряками пагубно сказывается на моих умственных способностях, - процитировал я с выражением.
- То же самое он говорил и мне. А потом, видимо, решил вложить свои же слова в речь от моего имени... Как плохо у него с фантазией.
- Почему-то я не удивлён.
- Но чего он хотел? Для того, чтобы кого-то оскорбить, не нужно являться во дворец посреди ночи, да ещё и без объявления и без свиты. Возможно, он преследует какие-то свои цели?..
- Именно поэтому я и сомневаюсь, что это был он настоящий. Он на наших глазах появился из воздуха и прошёл наверх...
- Нет, это точно был он. Я знаю.
- Что ж, тебе виднее.
Я почему-то не стал говорить ему о том, что принц считает его просто "игрушкой", чтобы не ранить его чувства.
А после... В каждый значимый день случается такой момент, после которого события вокруг начинают нестись вскачь, так что ты перестаёшь успевать за ними, перестаёшь понимать, что происходит вокруг. Так же было и сейчас.
Я слышал, как непривычно притихшие талигойцы, собравшись вокруг своего адмирала, обсуждают какие-то легенды о какой-то пропавшей сестре. Как Альмейда говорит что-то о том, что возможна не смерть, а гибель - когда человек отказывается от своего имени, происхождения, прежней жизни... Уже тогда я начал подозревать, что он мог говорить с Вернером, чтобы подговорить его на что-то подобное. Как это было бы низко со стороны всех этих кэцхен и их поклонников: сперва убедить человека в том, что его все презирают и он никому не нужен, а затем - в том, что он может быть нужен как жертва!..
Я видел, как Фальце превратился в кэцхен - я и не знал, что кэцхен бывают... мужского пола - и вышел танцевать с зелёной порченной кэцхен, пытаясь её прогнать. Тогда мне ненадолго показалось, что проблема в самом деле исчезла и можно вздохнуть с облегчением. Затем с Фальце-кэцхен пошёл танцевать фок Фельсенбург, и следом Бермессер, и я за ними. Моряки словно уступили нам, глядя со стороны. Это было... странно, но удивительно хорошо, - пожалуй, почти так же хорошо, как было с Вернером, когда весь мир вокруг переставал существовать, и было не важно, как я выгляжу в чужих глазах. Вместе с кэцхен плясал воздух, пронзительно-свежий, какого отродясь не бывало во дворце, и бросал мне в лицо солёные брызги.
- Никогда бы не подумал, что впервые буду танцевать с кэцхен во дворце в Эйнрехте, - заметил я, когда музыка и танец закончились.
- И как тебе? - поинтересовался Вернер.
- Как танцевать с ветром. Морским ветром.
Вернер улыбался. Пусть несколько мгновений, но впервые за этот вечер - улыбался. Прежде я порой видел его улыбку на тех балах, где не было никаких талигойцев, и он был в своей стихии, собирая восхищённые взгляды дам и завистливые - кавалеров, - но тогда я не придавал этому большого значения. А теперь... Так вот, значит, сколь мало мне было нужно для счастья - личного, а не того, что ожидали от меня моё имя, происхождение, семья?.. Всего лишь видеть улыбку?.. И за это осознание я был готов многое простить кэцхен - и даже полюбить их, как ту стихию свободы, которую они воплощали.
Но видел я также и то, как Вернер смотрел на фок Фельсенбурга, - и в этом мерещился не только политический интерес. Куда как просто было бы решить, что Бермессер перестал быть фаворитом принца и хотел стать фаворитом юного фок Фельсенбурга, - и, решив так, забыть обо всём, что было, и забыть о самом Вернере с его новым тёплым местечком. Но почему-то не получалось. После танца с кэцхен настроение было лёгким, как игристое вино, и я поделился с Вернером:
- Смотри, эдак я скоро начну тебя ревновать.
- Ревновать меня? К кому?..
- К фок Фельсенбургу.
Я думал, что шутил, но Вернер, похоже, воспринял это серьёзно:
- Почему тогда ты не ревнуешь меня к Фридриху?
- Я ведь не знаю, что между вами.
- Да об этом же весь двор говорит! Ты разве не слышал?..
- Слышал, конечно. Но я предпочитаю верить тебе, а не сплетням. В конце концов, о нас с тобой матросы тоже говорили.
Конечно, я задумывался о том, какие сплетни могут оказаться правдой. Как и о том, откуда у Вернера был такой опыт, когда он был со мной. Не говоря уж о моём разговоре с самим принцем. Но поверить сплетням значило бы оскорбить Вернера.
- Мы с Фридрихом... вместе, если это можно так назвать, вот уже двадцать лет. Я люблю его. Да, я прекрасно понимаю, что он за человек, - но от такой привязанности слишком сложно отказаться.
- Понимаю. И знаешь, в его случае я тебя не ревную. Я за тебя боюсь.
Теперь всё разом прояснилось: почему Вернер был сам не свой с тех пор, как сказал мне, что из Фридриха выйдет плохой кесарь. Всё это время его терзали противоречия посильнее моих. И если прежде я надеялся вытащить Бермессера из партии принца, то сейчас эти надежды таяли. Если бы только Вернер попросил спасти его от Фридриха... Нет, я бы не вызвал принца на дуэль (это было бы глупо), но сделал бы всё возможное, чтобы от него избавиться. А чувства Вернера к Фридриху связывали мне руки. Подумать только, какой цепью соединило нас всех... Вернер не мог оставить принца, я не мог оставить Вернера, а принц с сегодняшней ночи наверняка меня ненавидел - и не успокоится, пока не отомстит. Какое звено окажется слабее, в каком месте эта цепь порвётся?..
- Боишься? Чего?
- Что из-за меня у тебя будут неприятности.
- Не переживай, всё в порядке. Но он всегда хотел, чтобы я принадлежал только ему одному.
- А я никогда не потребую от тебя верности. - пожалуй, зря я вообще затеял разговор о ревности: будто мало было Вернеру ревнивого принца. - Во-первых, я слишком ценю твою свободу...
- Свободу? - Вернер посмотрел на меня каким-то странным взглядом, словно только сейчас очнулся от собственных мыслей и по-настоящему меня услышал.
- Ну да. А во-вторых... - я собирался сказать, что мне будет достаточно быть ему другом, но Вернер протянул руку и потрепал меня по плечу:
- Не грусти. Найди себе кого-нибудь.
- Я не грущу... - и я хотел сказать также, что мне не нужно никого искать, но Вернер уже ушёл.
А после - выходцы и мёртвая кэцхен вернулись, и более не приходилось думать ни о чём, кроме как о том, как выжить. И желательно - всем.
- О чём ещё я никогда не думал, так это о том, что во дворце в Эйнрехте буду чувствовать себя как в осаде, - сказал я Вернеру. - Эти твари расхаживают здесь как хозяева...
Похоже, мёртвая кэцхен положила глаз на Отто Бюнца, и теперь мне приходилось также и Доннеру напоминать держаться от неё подальше, - впрочем, безуспешно.
- Бюнц всё же не чужой мне человек, - говорил Доннер, и я мог его понять. Может статься, что и более, чем "не чужой". А ведь когда-то дружба Доннера с Бюнцем меня раздражала, как и сам Бюнц: слишком легкомысленный, слишком шумный.
- Не вздумай, - повторял я Вернеру, следя за кэцхен взглядом. - Даже не вздумай. Ты нам живым нужен.
- Я ей не нужен, - откликнулся Вернер. - Я не моряк. Поэтому я могу с ней говорить.
Когда мы с Доннером в очередной раз вышли во двор, прямо перед нами на площадке перед дворцом моряки начали собираться в хоровод. Я хотел посмотреть со стороны, что они устроят, но Доннер втащил меня в круг, говоря, что нужны все. С противоположной стороны круга втащили и Вернера.
- Так уж и быть - поучаствую в языческом ритуале, когда ещё доведётся. Что нужно делать?
Как выяснилось (чего и следовало ожидать), моряки собирались танцевать. Рассчитались, кто будет на ведущих, а кто на ведомых позициях, и оказалось, что нас нечётное количество.
- Прекрасно: если один лишний, то я пойду, - Вернер вырвался из круга и направился было во дворец.
- Вернер, стойте!.. - Доннер побежал его останавливать. С каких пор он называл Бермессера по имени?..
- Верните его!.. - вторили оставшиеся в кругу.
- Если он не хочет, то незачем заставлять, - проворчал я.
Они все сошли с ума - настолько серьёзно относиться к чему-то, похожему на детскую игру?.. Мы танцевали по кругу, а в центре круга сидел, согнувшись как паук над добычей, Вальдес, прикрывая ладонями от ветра и снега огонёк. Похоже, дикари выломали паркетину из пола дворцового зала и разломали её на щепки, чтобы развести это подобие костра. Младший Салина громко считал, чтобы без музыки никто не сбился с такта, и просил его сменить, но никто так и не вызвался. Я сбивался, и сбивались все, я несколько раз менял позицию в танце, я в конце концов устал...
- Это вообще когда-нибудь закончится?..
И обряд закончился - ни с чем. В чём я и не сомневался: может, молитвы Создателю и не работают, но языческие пляски не работают также.
Но я недолго грелся в зале после этой дурной затеи: компания моряков с Альмейдой во главе осталась за дверьми дворца, у порога, и с ней также говорил Бермессер. Я подошёл послушать, о чём речь. Говорили о том, что "тёмная" кэцхен требовала, чтобы в Южном море больше не было кораблей и людей. Ни с севера, ни с юга.
- Это исключено, - фыркнул я. - А как же торговля?..
Также упомянули, что при невыполнении этого условия кэцхен нужна была именно чья-то жизнь.
- О, женщины!.. - Альмейда возвёл очи горе. - А ведь такая хорошая идея с гибелью была. Жаль, что не выгорела.
- А если кто-то должен пожертвовать жизнью за другого? - предположил кто-то.
- Это было бы красиво.
И после этого разговора Вернер снова пошёл прямиком к этой кэцхен. Мы с Доннером с двух сторон поймали его за плечи, выкрикнув одновременно:
- Вернер!
- Господин фок Бермессер!
- Говард, - кажется, впервые за этот вечер Вернер обратился ко мне по имени. Он прикоснулся к моей руке, и этого прикосновения было достаточно, чтобы я разжал хватку и отпустил его танцевать с кэцхен снова. Со смертельно опасной кэцхен.
Я разрывался между желанием следить за их танцем - и выйти на улицу к разговаривающим там по-прежнему морякам и попытаться вызнать у них, что они решили. Так и метался из зала наружу и обратно. Спрашивал у Альмейды, что происходит.
- Это ваша гниль, вы с ней и разбирайтесь, - ответил он с некоторым презрением.
- Но до сегодняшней ночи у нас ничего такого не было.
- Хотите сказать, это мы к вам её притащили?!..
- Хочу сказать, что мы понятия не имеем, что с этим делать!..
У Кальдмеера я также спросил, понимает ли он хоть что-нибудь, но не преуспел. Я смотрел на Вернера и кэцхен и мрачно думал, что если талигойцы убедили его пожертвовать своей жизнью - я убью их всех. Отправлю на дно "Франциска Великого" залпом в упор из всех корабельных орудий и пойду на дно сам. А если будет такой шанс... смогу ли я отдать этим тварям жизнь вместо Вернера? Если они наверняка утащат добычу в Закат, или сделают выходцем, или что ещё?.. Это было страшно. Но я не исключал такой возможности.
Неизвестность снова продлилась вечность. Кэцхен снова отпустила Вернера, ничего не забрав, - или же на первый взгляд ничего не забрав. Я снова выдохнул с облегчением.
Когда Вернер вышел из дворца во двор, я увязался за ним. Снег с дождём вновь разошёлся, и мы встали на террасе - Вернеру никогда не нравилось мокнуть.
- Столько чертовщины, что мне уже хочется сбежать от неё в море, - усмехнулся я.
- Думаю, в море сейчас чертовщины не меньше, - откликнулся Вернер.
- Это точно.
- Знаешь, я решил больше не поддерживать партию Фридриха, - признался он, помолчав.
- И это лучшее из всего, что я слышал за сегодняшний день, - ответил я искренне.
Камнем, упавшим с моей души, можно было перекрыть Астраповы Врата. Теперь не придётся выбирать, тонуть ли вместе с Вернером или вытаскивать себя из болота за косу в надежде вытащить и его также. Теперь можно будет по-прежнему оставаться рядом с ним. Да, пока жив Кальдмеер - фок Фельсенбург, став кесарем, никогда не выберет другого адмирала цур зее, а значит, Бермессеру выше вице-адмирала всё равно не подняться. Зато фок Фельсенбург не станет нас задвигать. И, быть может, будет прислушиваться.
Мне казалось, я только сейчас начинаю жить и дышать. С сегодняшней ночи и насовсем. Будущее виделось мне светлым, как спокойное море с попутным ветром. Высокое положение при дворе, капитанская каюта на "Верной Звезде" - и Вернер, наконец-то свободный. И не важно, что будет между ним и фок Фельсенбургом, - Руперт наверняка не станет обходиться с ним так же, как принц.
- Я делал для Фридриха всё, что мог, - продолжал Вернер. - Ради него уговаривал фок Фельсенбурга его поддержать. Но, как бы он ни был мне дорог как человек, - я не хочу, чтобы он стал кесарем Дриксен.
- Я тоже этого не хотел бы. А что фок Фельсенбург?
- Он передумал поддерживать принца.
- Рад это слышать. Почему-то я в нём не сомневался.
Впору было поднять тост, но в зал возвращаться не хотелось. Сквозь освещённые окна были видны резко мечущиеся силуэты.
- Там опять какая-то движуха, - прокомментировал я.
- Хочешь посмотреть?
- Да я уже насмотрелся. То-то забавно будет, если они в самом деле выберут жертву и угробят её.
- Они выберут её из своих же, потом спишут на пьяную драку.
- Да, но произойдёт это всё равно во дворце, так что надеюсь, что это не создаст проблем.
Но мы всё же вернулись в зал - и когда вошли, перед нами был ещё один круг людей. Нас немедленно втянули в него - я уже понимал, что сопротивляться бесполезно. Во главе круга стоял Альмейда и что-то вещал. В центре круга на полу лежала порченная кэцхен - она была ещё жива и упиралась в пол ладонями, но, похоже, её оставляли последние силы.
- Давайте уже сделаем это, - выкрикнул кто-то.
- Погоди, ты же знаешь, как я люблю пафосные речи, - беззлобно усмехнулся Альмейда.
- Кажется, мы удачно пропустили начало, - пробормотал я.
Альмейда говорил о том, что поучаствовать должен каждый, кто хотя бы раз в жизни чувствовал любовь к морю. Я ощутил, как Вернер рядом со мной на мгновение засомневался, но затем он сказал:
- Да, один раз - было.
- Зато какой, - улыбнулся я ему.
Фок Шнееталь передал мне кубок и кинжал, которые пошли по кругу. Я повторил то же, что сделал он: полоснул липким от крови лезвием по ладони и занёс её над кубком, добавляя струйку крови к уже плескавшейся на дне тёмной смеси. Я слышал, что так братаются моряки, и надеялся только, что потом, на следующем круге, не придётся из этого кубка пить, иначе меня, чего доброго, стошнит. Молча я передал нож и кубок Вернеру, тот щедро порезал запястье - я смотрел, как кровь пачкала его манжеты и капала на пол, когда он опустил руку. Поучаствовали в самом деле все, без исключения, - даже Фогель, придворный до мозга костей: его уговорили, аргументируя тем, что море живёт в сердце каждого северянина. Как только круг замкнулся и кубок вновь пришёл в руки Альмейды, тёмная кэцхен пропала. И кэцхен-Фальце, кажется, тоже.
Значит, теперь все мы были братьями по морским законам?.. Неплохо, что бы это ни значило. Теперь южане прикусят язык со своими насмешками, а войны уж точно не будет: никакой король не заставит моряков пойти против их традиций. Вокруг меня моряки смеялись, обнимались, галдели. Я огляделся, но Вернер вновь куда-то делся. Но я больше за него не боялся. Скоро рассвет. Скоро новая жизнь...
* * *
Говорят, когда поутру всё укрывает туманом, - прошедшую ночь Излома и всё, что было в эту ночь, можно забыть, словно её и не было.
Лучше бы её не было, этой ночи, лучше бы всё осталось как есть, - чем на следующий день узнать, что Вернер фок Бермессер исчез. Словно его и не было.
Сперва я испугался, жив ли он. Я хотел найти Кальдмеера, но тот сам меня нашёл и сообщил, что фок Бермессер тайно покинул Дриксен на "Франциске Великом". Разумеется, я не мог пуститься следом, дабы не выдать Вернера. Но по крайней мере я мог не бояться, что талигойцы за какими-то кошками похитили его силой: мы ведь все побратались, и они не причинят "брату" вреда. Я коротко поблагодарил Кальдмеера, развернулся и ушёл. Я боялся, что если ещё что-то скажу или что-то услышу, то не смогу держать себя в руках.
Некоторое время я не верил. Не мог поверить. Всё это казалось каким-то дурным розыгрышем. Ведь Вернер терпеть не мог фрошеров, да и любовью к морю не отличался. Должно быть, это какая-то хитрая интрига, и Вернер вскоре даст о себе знать, думал я. Но чем дальше, тем больше я его понимал. Да, уйти от принца Фридриха возможно, только покинув Дриксен. И Вернеру наверняка тяжело далось это решение.
Следом пришёл гнев. Почему Вернер ничего мне не сказал? Неужели он думал, что я не последовал бы за ним, если бы он позвал? Неужели его капитан, его соратник и друг настолько не был ему нужен? Неужели я недостаточно дал ему понять, что всегда буду на его стороне? Что ещё мне следовало сказать или сделать, чтобы "доказать преданность", как он хотел?!..
Затем я пытался убедить себя, что смогу жить дальше. Что всё только к лучшему. Что дезертирство Бермессера, при покровительстве мне фок Фельсенбурга, открывает мне прямую дорогу в вице-адмиралы. Да и Кальдмеер, кажется, говорит со мной без неприязни... А ещё есть Доннер, он наверняка согласится меня утешить по доброте душевной. Но убедить больше не получалось. Я так долго, с самого детства, смотрел на портреты предков в тяжёлых резных рамах, мечтая стать таким же, как они, - что не заметил, как вырастил такую же тяжёлую раму вокруг себя. И теперь она душила меня, как стенки гроба, - а где-то там, за морем, был Вернер, и запах его волос, поцелованных морским ветром, снился мне по ночам.
И тогда нахлынула тоска, глухая и стылая. Я не был настолько патетичен, чтобы шагнуть в море с камнем на шее, - в мои годы я и плакать-то не умел, да и напиваться, как выяснилось, не научился. Я просто убивал день за днём. Когда однажды во дворце я увидел принца Фридриха, на него было жалко смотреть. Должно быть, я выглядел не лучше, - и, возможно, это и подтолкнуло меня к мысли, что ещё рано хоронить себя заживо. Как там говорили и Доннер, и фок Фельсенбург, - пока мы живы, ещё можно надеяться?.. Пока есть один шанс из ста...
И смириться я отказался. Я говорил с купцами, пересекающими Южное море, расспрашивал, щедро давал взятки. Мир велик, но в нём можно найти одного человека. Даже если это займёт годы. Найти, чтобы сказать то, что так и не успел сказать.
Будь свободен и счастлив, Вернер. Тебе удалось сделать то, чего мне никогда не удалось бы. Будь свободен и счастлив. Когда говоришь, что ценишь чью-то свободу, - нужно уметь отпускать.

Итоги и благодарностиВот и вся история о том, как Говард фок Хосс за один вечер в первый раз в жизни переспал с Бермессером, потанцевал с кэцхен и поучаствовал в ритуале призыва Анэма - и, возможно, в последний раз в жизни
А через полгода он получит с посыльным письмо, - но это уже другая история...

Спасибо мастерам за игру, за все истории, в неё вплетённые, за атмосферу и насыщенное, держащее в напряжении действие. За голоса в голове и за прекрасных мастерских персонажей. Мудрый и ушлый Фальце, вечно юный дед, оберегавший всех неразумных моряков как своих внуков, и избалованный Фридрих - были прекрасны.
Спасибо игротехам - Сэту, Вене, Лёше и Джимми - за хтоничную хтонь, по-настоящему пугавшую такую светскую тварь, как фок Хосс. Вы были неутомимы, незаменимы и красивы!
И спасибо соигрокам.
Ульрих, Вернер фок Бермессер. Удивительное сочетание внешней хрупкости - и внутренней силы, когда поднимаешься после падений и защищаешь других; расчётливости - и безрассудства того, кто дошёл до края и встал на краю. Одиночество и отстранённость, до которых невозможно дозваться. Спасибо за... всё. За разговоры и понимание, за шаг навстречу и два назад, за то, что фок Хосс всё же сломался в ночь Излома - и никогда об этом не пожалеет.
Рене, Готлиб Доннер. Бескорыстно подставленное плечо, согревающая улыбка. Спасибо за то, что не отвернулся и не искал различий, а находил точки соприкосновения. Фок Хосс ценит и эту дружбу - и ещё научится быть за неё благодарным.
Азиль, Руперт фок Фельсенбург. Уже не "Руппи" - на голову выше сверстников. Умный и открытый собеседник, не испорченный высшим светом, но умеющий быть политиком. Спасибо за надежду для Дриксен. Фок Хосс будет горд оказаться чем-то полезным будущему кесарю.
Греча, Олаф Кальдмеер. Уже сказал в личку и здесь скажу: чувствовалось, что адмирал уверенно держится в неконтролируемой ситуации, и это вызывало уважение. Эдакое око бури, когда вокруг набирает обороты хаос, а Кальдмеер спокоен, не лезет в пекло, но и со своего места не сдвинется никакими силами. Если о чём и жалею после этой игры, так это о том, что фок Хосс не дошёл с Кальдмеером поговорить - тот всё время обнаруживался в кругу талигойцев, и как-то не находилось повода, как ни хотелось прощупать почву.
Рыська, Вальдес. Ух какой Вальдес! Похожий на дикую хищную кошку - расслабленный и ничем не смущающийся, но готовый в любой момент сжаться пружиной для прыжка. По старой памяти о пленении - фок Хосс его реально боялся, и Вальдес был единственным персонажем, которого он инстинктивно старался обходить по широкой дуге.
Мэсс, Альмейда. Шикарный альмиранте, сумевший стать вожаком для свободолюбивых талигойцев. Стальная хватка в бархатной перчатке - его фок Хосс тоже опасался. Ну, и сразу видно человека с большим опытом игр про магические миры - Финал был реально красивым!
Спасибо остальным северянам, с которыми мало пересекался, - Эарондо за фок Шнееталя, Ястребу за Бюнца, Лассэ за обаятельнейшего Йозева.
Спасибо южанам - это для фок Хосса гости сливались в одну массу возмутительного хамла, а для игрока вы все были разными, яркими и запоминающимися! Спасибо Майрет за смешливого и стремительного как ветер Аларкона, Тори - за резкого и дерзкого как нож Хулио Салину, Лорю за Бреве, Королю за Берлингу, и Ане за Берто.
Жду третьего прогона, и теперь - только в талигойцы

После игры - обнял мастеров и всех, до кого дотянулся, послушал про всевозможные щщи, в том числе прошедшие мимо меня, да и начал собираться. Вернул одолженное, упихал фок Хосса обратно в рюкзак к Яньли и поехал домой. И вот - катал отчёт полных семь дней
...И, быть может, когда увижусь с Ульрихом и отдам ответ на письмо, - ещё расскажу вам, как эта история продолжилась или закончилась